него, во всяком случае, стимул поважнее, чем у многих наших чиновников. Ну что, если нет других вопросов, тогда приветствую тебя. Низкий поклон нашей школе. Иногда снится…
— Да, у нас были славные ребята, Алекс.
— И девушки, Пит, и девушки…
Турецкий положил трубку, подумал и сказал:
— Сейчас я, Миша, позвоню Косте Меркулову, и мы выслушаем его мнение на этот счет. В принципе, я буду только рад, если ты поработаешь со мной. Афишировать не будем, но тот, кому положено знать, пусть все-таки знает, да?
— Ты правильно говоришь…
Константин Дмитриевич Меркулов много слышал о Майкле Майере от того же Турецкого, от Питера, разумеется, но сам до сих пор с ним не встречался. И когда Александр сказал, какой гость находится у него в кабинете, Костя сразу пригласил зайти к себе. Но осторожный, когда подсказывала интуиция, Турецкий предложил иной вариант: зайти самому Косте. Там ведь, в приемной, сразу появятся «интересы», а зачем они нужны? Зато здесь, у Турецкого, мало ли какие могут находиться посетители? И какие к ним вопросы?
Костя согласился. И вскоре зашел, держа, явно для отвода глаз, какую-то папку.
Александр познакомил шефа с гостем, кратко изложил тот интерес, который привел американца в Москву, пересказал и телефонный разговор с Реддвеем. Костя выслушал и уверенно сказал, что помощь в поимке, если американские коллеги захотят оказать, мы непременно примем, но вопрос о передаче обвиняемого другой стране будет решаться отчасти и на дипломатическом уровне. И предсказать решение он не берется. Но сам, в принципе, не возражает.
— Хотя, если честно, Майкл, то даже почти четыреста лет американской тюрьмы, по сравнению с нашими десятилетними сроками, не идут ни в какое сравнение. Другой фактор говорит не в пользу нашей пенитенциарной системы: а именно наличие взяток, которые, в конечном счете, чаще всего и решают судьбы заключенных. А в Америке этого у вас, кажется, нет.
Майер не ответил, но неопределенно пожал плечами, как бы показывая, что с одной стороны… с другой стороны… Словом, понимай как хочешь. Хотя, в принципе, американская система — жесткая. Но… всякое случается. Только не в исключительных случаях!
— Да, мы тоже так говорим, — понимающе кивнул Меркулов.
Потом разговор перешел на общих знакомых в Вашингтоне и Нью-Йорке, где не раз бывали и Меркулов, и Турецкий. А закончили тем, что Костя пригласил гостя вместе отобедать тут, неподалеку, в новом ресторанчике, где не бывает шумно, а готовят вкусно.
5
Узнав о последних достижениях следственно-оперативной группы, прибывший наконец-то Грязнов долго смеялся, когда слушал передаваемые ему, что называется, в лицах, рассказы о том, как проходило задержание, затем допросы и обыски, как вели себя арестованные, как, наконец, с них пухом слетала всякая спесь и появлялось единственное желание — любыми средствами найти себе оправдания и снисхождение. Даже если ничего этого и в помине не было, если каждый из них понимал, что добытых доказательств уже с лихвой достаточно, чтобы закатать их на всю катушку, они все равно тешили себя надеждами, что вдруг что-то может перемениться. Они еще не канючили, вымаливая снисхождения, но были очень близки к тому.
Так, в общем-то, всегда бывает с наглыми и самоуверенными людьми, привыкшими на своем, даже не самом крупном посту повелевать и распоряжаться чужими судьбами, не интересуясь ничьим мнением. Вероятно, именно так новая российская «поросль», самолично причислившая себя к элите общества, и поняла суть демократических преобразований в России. Да, впрочем, у них перед глазами было немало впечатляющих примеров и в прошлом, и особенно в недавние переломные годы, когда все сразу полетело ко всем чертям, оставив на поверхности бурной заводи главным образом пену и мусор, который, как известно, не тонет…
Рассказы друзей искренне радовали Вячеслава. И вообще, он появился словно бы обновленный какой-то — спокойный, никаких нервов, жизнерадостный, даже сообразительный, как в молодости. Куда-то исчезла его медлительность, иной раз похожая на неоправданную осторожность.
Ну, Турецкий-то понимал, что настоящая женщина иной раз и не такое способна выкинуть с мужчиной, уже махнувшим на себя рукой. Главное, чтоб она была действительно настоящей, то есть подходившей ему по всем параметрам, какие только возможны у этого прекрасного божьего создания. Но со Славкой его разительные метаморфозы Саня не обсуждал. Тот словно продолжал жить, опираясь на свои потаенные мысли, странно улыбался, вроде и не всегда к месту. Но единственное, чем он был всегда силен, это оперативностью. И тут никакая медлительность не могла бы затормозить его решительных действий.
Одним словом, Вячеслав получил дополнительный заряд энергии и, похоже, не собирался его растрачивать впустую — только на дело!
Вернулась и Галка Романова, немножко смурная какая-то, задумчивая и даже таинственная. Неужто сельский участковый инспектор обладает такими впечатляющими способностями приносить хорошим людям счастье?
В ответ на совершенно безобидный вопрос Александра Борисовича, поинтересовавшегося настроением симпатичного ему Броньки Данина — не собирается ли тот, например, подавать документы в милицейскую академию, чтобы дальше расти, как говорится, над собой, Галя смутилась и пробормотала что-то не совсем членораздельное. Турецкий с откровенным удовольствием посмотрел на нее, отметил, как она похорошела, и сказал, что они со Славкой вполне могли бы составить хорошему парню протекцию. Галя мялась, а потом сказала, что она обязательно подумает об этом. И скажет.
К сожалению, у молодости это «воздушное» состояние быстро проходит, прекрасно знал это Александр Борисович, стоит лишь загрузить человека сверх меры. А это всей группе теперь и предстояло.
Надо было пройти по всем возможным и даже неизвестным еще адресам, где мог скрываться беглый Подольский, или неуловимый ковбой, как он уже фигурировал в разговорном обиходе между членами группы. Причем, что странно, ничего уничижительного в этом прозвище не было. Подольский ведь и в самом деле был до сих пор неуловим для правоохранительных органов — и в прямом смысле тоже. Какие-то его адреса были известны, но уже, как говорится, постфактум, то есть они становились таковыми, лишь когда остывал и след Аркадия Яковлевича. К тому же всеобщее воображение потрясала поразительная способность пожилого, в сущности, человека так лихо дурить головы своим многочисленным женам- однодневкам.
Но тут, в общем-то, долго искать объяснение не приходилось: вероятно, каждую из его очередных «жертв» (их можно называть жертвами разве что в кавычках) отчаянно слепила яркая, почти лубочная картинка тех жизненных перспектив, которые, надо думать, талантливо рисовал перед ними Аркаша. А что рисовать он умел — это факт, и наверняка прилагал к своим «рисункам» вещественное доказательство своих возможностей, которыми он обладал, по-своему, безгранично. Ну конечно, если его состояние оценивается более чем в десяток миллиардов долларов, большая часть которых неизвестна налоговым органам многих государств, то что говорить о каких-нибудь беззащитных «золушках»? Является к ним этакий стареющий, но, говорят, все еще сохраняющий приличную физическую форму «принц» в белом «мерседесе» и так ловко запудривает мозги этим «единственным, ненаглядным и долгожданным», что те тают апрельским снегом, покорно протягивая свои паспорта очередной официальной хранительнице семейного очага, ставящей штамп о заключении брака.
Скорее всего, паспортов у Подольского несколько — и все они выписаны на разные, но вполне реальные фамилии, данные ему его бесконечными женами.
Почему-то думалось Турецкому, что при его мыслительном уровне, деловой хватке, гениальном, по- своему, авантюризме Аркадий Яковлевич, которого сокурсники по экономическому факультету Белорусского государственного университета еще тогда без тени насмешки назвали «мудрым Аркашей», все эти браки заключал хотя бы с малым, но реальным чувством краткой влюбленности. Потому что, если все это были чисто коммерческие сделки, тогда зачем он убил венгерскую гражданку Ковач? От страха, что она его разоблачит? Чушь, он уже тогда, похоже, ничего и никого не боялся.
