Кто заплатит за обвинение невиновного? Ну, знаете, Ксения это берет на себя. И после недолгого выжидания… ну да, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы угадать: на сцене появится еще один человек, который связан с Ксенией узами секса. А именно: Леонид Ефимов, который неоднократно делился с любовницей своими служебными проблемами. В итоге все должны быть довольны. Одна сторона получает деньги, другая — устранение того, кого следовало устранить… А организовала все она, Ксения!
Но если Ксения так разумно и удачно все распланировала, почему ее злило то, что Леонид Ефимов ею пользуется?
Причем злило это ее всерьез. Просыпаясь ночами, она вспоминала в подробностях свою историю взаимоотношений с тем, кого по прежней памяти называла Ленчиком, и на женщину, которая все чаще ощущала себя немолодой, обрушивалась волна терзаний. То, как беззастенчиво пользовался ее должностными услугами тот, кого она знала неоперившимся пареньком с большими амбициями и малыми возможности их реализации, заставляло ее сомневаться в себе. И мерещилось уже Ксении, что их случайное транспортное знакомство вовсе не было случайным, а Леонид, уже тогда упорно-расчетливый, выследил ее и подкараулил, точно вычислив, что на Ксению подействует его тип внешности — широкими сросшимися бровями и узким лицом Ефимов напоминал ее первого постоянного партнера (школьные эксперименты не в счет), с которым у Ксении чуть было не образовалась любовь-морковь… а, ну да ладно! Дело не в том, давно исчезнувшем с ее горизонта юноше. Дело все-таки в самом Леониде. Честность вынуждала Ксению признаться, что поведение Ленчика раздражает ее потому, что он ведет себя по отношению к ней так, как она привыкла себя вести по отношению к мужчинам: высасывать их досуха, беря от них все, что можно, обменивая секс на деловые услуги и привязывая сексом во имя будущих деловых услуг. Ксения горько подумала, что для Леонида она не так уж привлекательна: как же, толстуха! У Ефимова вкусы изысканные. То ли дело Мариночка-тростиночка…
Присутствие в новом деле Марины Криворучко также крепко досаждало Ксении. Правда, с ней она впрямую не общалась, тем не менее одно упоминание о Марине способно было испортить Ксении настроение на весь день. Непохожие внешне, по складу характера эти женщины могли бы быть сестрами. Неизвестно, догадывалась ли об этом Марина, но Ксения с самого начала раскусила в той, кого вряд ли стоило считать своей соперницей, жажду материальных удовольствий и невозможность удовлетвориться одним мужчиной. Как, спрашивается, госпожа Криворучко достигла своего нынешнего положения гендиректора в фирме «Уральский инструмент»? То-то же! И нечего ее превозносить в ущерб Ксении.
Даже то, что госпожа Криворучко не так давно овдовела, не смягчило Ксению по отношению к ней. Не всех своих мужей Марина потеряла — всего лишь одного! Она же образец древней полиандрии, когда женщина заводит себе «семью» из нескольких мужчин, которые работают на нее и ублажают. Захочет, возьмет себе кого-нибудь еще. Для нее это не проблема!
Когда Валентина Баканина снова вырвали из камеры и повели куда-то, он подумал, что будет новый допрос. Дураки, неужели они думают, что он все-таки себя оклевещет? Или… все-таки пытки? Такие, как избиение в мешке, или кое-что покрепче? Невесть откуда в памяти всплыла леденящая информация об одном излюбленном у нашей доблестной милиции способе пытки: человеку, который не хочет сознаваться в том, чего не совершал, надевают противогаз и пережимают шланг. После первого же раза сознается большинство бедняг, а после второго-третьего — самые стойкие… У Баканина перехватило горло. Снова показалось, что он тонет — без надежды выплыть…
Однако судьба его, как оказалось, пока миловала. Наверное, его истязатели решили, что еще не перепробовали на нем всех способов словесного убеждения. Один из этих «способов», как выяснилось позднее, был приведен в тот же кабинет следователя, что и Баканин. Кроме знакомого уже Валентину «важняка» Алехина и конвоиров, в кабинете присутствовала неизвестная пока что полноватая женщина средних лет и еще какой-то тип. Поначалу Валентин взглянул на последнего без особого любопытства. За километр обнаруживалось, что это — обитатель КПЗ, такой же, как и сам Валентин. Собрат по несчастью, так сказать. На обоих была не казенная роба, выдаваемая только заключенным, а своя одежда, но такая мятая, пятнистая и несвежая, что сразу угадывалось: в ней давненько уже и спят, и едят, и справляют другие надобности. В придачу одежонка собрата по несчастью, состоявшая из бесформенных штанов и штопаного серого свитера с узором из бегущих оленей, до сих пор сохранила алкогольный запашок, который не выветрился даже под воздействием более напористого, но менее стойкого тюремного духа.
Внешне обитатель КПЗ соответствовал и своей одежде, и исходящим от нее ароматам. Его лицо, не отмеченное печатью высокого интеллекта, обнаруживало в блеске крохотных подвижных глазок, бродящих в орбитах кругами, словно тигры по клеткам, какую-то безумную хитроватинку, сигнализирующую, что обладатель таких глаз способен на любой неожиданный поступок, который ему в голову взбредет: то ли с моста спрыгнуть, то ли тормозной жидкости хлебнуть, то ли подвиг совершить. Цвет кожи — темноватый, словно от нездорового загара: возможно, сказывается привычка постоянно находиться на свежем воздухе, а возможно, плохая работа печени, сдающей от излишеств. Судя по шамкающей речи, часть зубов, несмотря на далеко не старый возраст, потеряна… Но несмотря на беззубость и плешь, просвечивающую сквозь негустые волосы головы, Валентин угадал, что напротив сидит его ровесник. Ну, может, человек, старше на пару лет.
— Привет, убивец, — сказал ровесник.
До Валентина не сразу дошел смысл сказанного. Точнее, формальный смысл дошел, а истинный — не совсем.
— Я не убийца, — миролюбиво объяснил Валентин этому человеку, который, должно быть, искренне заблуждается по его адресу. — Меня напрасно обвиняют. Те, кого убили, мои друзья, я их не убивал.
— Да уж я знаю, знаю, что ты не убивал, — охотно согласился ровесник, и Валентину показалось, что искорка безумия в глазах сверкнула отчетливее. — Сам — не убивал. Моими вот этими руками убил. — Он потряс перед собой растопыренными пальцами, грязные обломанные ногти которых врезались в сознание Валентина, как нечто незабываемое и трагическое. — Я и есть Самойлов. Тот самый Петя Самойлов, кому ты заказал дружбана своего, армяшку. А я что же, я всегда пожалуйста. Черножопых резать надо. Пусть поменьше шляются по нашей исконной русской земле.
— Я вас впервые вижу, — сказал Валентин. Глупо, примитивно, но больше ему ничего не пришло в голову.
— Правильно, — подтвердил Самойлов с ласковой, щербатой, как у первоклассника, улыбкой. — Тебя и видеть меня было не хрена. Ты же у нас, бля, важная шишка, в Москве сидишь, по-английски говоришь. А заказ ты передал через своего бухгалтера, помощника…
— Вадима Мускаева, — подсказал следователь Алехин, предупредительно наклонившись к Самойлову, точно официант, подносящий клиенту затребованное блюдо.
Темная кровь запульсировала в висках Баканина. Мускаев, бухгалтер московского отделения «Уралочки»? Он-то здесь при чем? Что с ним? Неужели его тоже схватили и привезли в Александрбург? А этот насквозь пропитой тип, мог ли он на самом деле убить Кинга? Как, зачем — вследствие мгновенного импульса, поступившего из дебрей его запутанного алкогольного сознания, или ему действительно заплатили? Все эти вопросы закружились хороводом и атаковали Баканина так агрессивно, что он, не помня себя, привскочил со стула, привинченного к полу. Но ему тут же надавили на плечи, вынудив сесть обратно. Кроме того, наручники, которые предварительно надели на Баканина, видимо, в предвидении таких эксцессов, не позволили бы ему сделать что-либо с этим типом… с этой алкогольной глумящейся рожей…
— При чем здесь Мускаев? — выкрикнул он.
— Спокойнее, спокойнее, гражданин Баканин. — Валентина едва не затошнило от отвращения, когда следователь Алехин по-отечески снисходительно похлопал его по плечу. — Ваш сообщник Мускаев от нас никуда не денется. Мы еще устроим вам очную ставку — и вам, и Самойлову, и Мускаеву. А пускай сейчас гражданин Петр Самойлов расскажет все, что ему известно по этому делу. Петя, говори.
— Известно мне, значит, — точно школьник, подхватывающий реплику учителя, завел Самойлов, — что гражданин Вадим Мускаев пришел к нам в поселок, а мы как раз все трое были выпимши…
— «Мы» — это кто? — подкинул наводящий вопрос следователь Алехин.
