смерил пульс, давление, осмотрел зрачки, прослушал сердце.
— Он жив? — плача, спросила жена.
— Жив, — устало сказал врач «скорой» из спецуправления, складывая в сумку инструменты. — Сходи за носилками, — бросил он санитару.
— Что с мужем?
— Видимо, произошел резкий скачок артериального давления и, как следствие, кровоизлияние в мозг, инсульт… А уж каков характер всего этого — сказать сейчас трудно… Он сильно нервничал сегодня?
— Да нет, совсем не нервничал. Поужинал, сказал, что устал, решил отдохнуть. Вот только выпил немного, и ему стало плохо. — Лина дрожащими руками взяла бутылку джина, передала ее врачу. — Он сказал, что джин отравлен.
— Мы проверим. — Врач забрал бутылку.
Кромина погрузили на носилки и увезли. Лина поехала с мужем. Через час доктор Храмцов, дежуривший в тот вечер в Боткинской, вышел из реанимационной и сообщил, что у Кромина сильное кровоизлияние в мозг, но он жив. Правую сторону тела парализовало, повреждена речь, и он пока не может говорить.
— Сейчас он вне опасности, — закончил доктор. — Давление в норме, как ни странно, — врач усмехнулся, наморщил лоб. — Загадки природы.
— Завтра он должен был быть у Президента, — глотая слезы, проговорила Лина. — Он не сможет?..
Доктор недоуменно посмотрел на нее.
— Благодарите Бога, что ваш муж остался жив, — устало проговорил Храмцов, закуривая сигарету и, смягчившись, добавил: — Поезжайте домой, сейчас вы ему все равно ничем не поможете. Я думаю, он еще дней десять проведет в реанимации, пока мы не убедимся, что никакая опасность ему больше не угрожает.
Доктор двинулся по коридору.
— Подождите! — Лина окликнула врача. — А этот джин, вы проверили его?
— Какой джин? А-а, врач со «скорой» что-то говорил. Но я этим не занимаюсь. Его завтра передадут в лабораторию. Сегодня там уже никого нет.
23
Нортон был категорически против их участия в устранении Клюквина. Они привезли чертежи будущего центра для Станкевича, приехали получить «ловушку» и прибор. И еще провести несколько занятий с русской группой по современным средствам прослушивания. Собственно, группой пятерых парней из фонда Станкевича назвать было трудно, но тем не менее ребята были подобраны с умом: спокойные, интеллигентные, грамотные, все с высшим техническим образованием, и Нортону с Гжижей хватило двух дней, чтобы быстро ввести их в курс дела. Кое-какие приспособления, которые привез Кузьма, Нортон не видел даже у западных спецслужб. В этом плане Станкевич заимел хорошего физика, недаром именно в России задумывалось создание целого технологического института по разработке новых электронных средств защиты и подслушивания.
«Ловушка» — так назывался миниатюрный «микроклоп» в специальной оболочке, который вводился под кожу человека и мог там существовать в течение двух лет, был разработан тоже в лаборатории Станкевича. Нортона трудно было удивить крошечными гигагерцевыми передатчиками, работающими на сверхвысоких частотах с миллиардами колебаний в секунду. Он видел «жучки» величиной с рисовое зернышко, обеспечивающие качество звучания не хуже лазерного проигрывателя. Причем тембровая избирательность их была такова, что в небольшой комнате, в которой одновременно находились и разговаривали двадцать человек, «клоп» безошибочно выделял того, на кого он был настроен. Им не мешали ни работающий в комнате телевизор, ни стиральная машина.
Но гигагерцевая «ловушка Станкевича», подлинное имя изобретателя Тим не знал, отвечая всем этим качествам, без проблем приживалась в соединительной ткани человека, не вызывая отторжения и нагноений. Кроме того, Кузьма выстрелил ею в Питера, и тот благодаря особым мазям даже не почувствовал проникновения в него инородного предмета. Это была уже фантастика, и Нортон не мог уехать в Женеву, не проверив, насколько реален этот опыт. Если это так, то он первым поддержит субсидирование центра в Москве и готов там работать подмастерьем у великих русских физиков. В этом смысле Тим был человеком науки, а не террористом. Но он вступил в Женевскую группу после того, как его отца, неплохого физика- теоретика, в пятьдесят пять выбросили из государственного института без выходного пособия, потому что он совершил какую-то ошибку в расчетах. Отец, не выдержав унижения, застрелился. После этого Тим понял, что государство — тоже мафия и, может быть, это наихудшая форма из всех существующих и самая жестокая, ибо маскируется под лозунгами порядочности и демократии. Та мафия, к которой принадлежал он, защищала его как члена своей семьи, давала обещание заботиться о нем и всех его родных, что бы с ним ни случилось, и разрывала свои обязательства лишь при одном условии: если Тим совершит предательство и нарушит свои обязательства перед «мировым кланом финансистов». Так называлось это сообщество.
С испытанием «ловушки» их миссия в России заканчивалась, и Нортон торопился закончить это последнее поручение, чтобы уехать побыстрее домой. Москва стала угнетать его. Точнее, не сам город — он любил старые постройки, а настойчивые попытки выследить их. Тим знал, что с сохранением паспортного режима и старой милицейской системы их могут даже в этом многомиллионном городе отыскать через два- три дня, а теперь, когда на них висело еще и убийство, оставаться в столице было небезопасно. Первый раз приехав в полюбившуюся ему Москву, Нортон почувствовал себя довольно неуютно, он отказался и от предложения Кузьмы покутить на прощание с девушками в ресторане, хотя раньше всегда заводил в России романы с местными красавицами: ни в одной стране мира не было таких восхитительных молоденьких шлюх.
Кузьма уговорил их прикончить Клюквина. Последний знал о технических разработках Станкевича и хотел донести в милицию. Так им объяснили. Поэтому Тим не испытывал к незнакомому Клюквину сострадания. Ему просто не хотелось отвлекаться на пустяки. Каждый должен делать свое дело. Но Кузьма доказывал, что привлекать своих киллеров ему не хочется: те производят много шума, да и многие уже под колпаком, а тут надо все сделать тихо и незаметно. Тем более что через пару дней они сядут в самолет и улетят. Кузьма и тут все продумал. Поскольку их уже засекли и знают в лицо, он заготовил им визы в Литву, там их встретят, посадят на первый же самолет до Женевы. Эта мера предосторожности необходима, мало ли что взбредет в голову муровским сыщикам, они под любым предлогом могут задержать их при посадке в Шереметьеве. А в Женеве пусть руководство разбирается, где у них произошла утечка сведений. А то, что это так, они и сами поняли. За простую же работенку по устранению Клюквина они получат шесть штук «зеленых», по три на нос.
Гжижа засмеялся. За аналогичную работу на Западе платят десять — двадцать штук. Но Кузьма резонно ответил: они же не наемные киллеры, а коллеги, они делают одно дело, поэтому он обращается к ним за помощью, и по три косых на нос — это скорее всего легкие премиальные от господина Станкевича за быструю и качественную работу.
Гжижа поморщился: он не любил премиальных, ему вообще была чужда эта система добавочных денег. Если работа стоит двадцать штук, надо их и платить, а не выдумывать еще какие-то премиальные. Нортон же ответил, что они были бы рады помочь, но еще предстоит испытание «ловушки», а это не так уж безопасно.
Кузьма заулыбался и сказал, что он ночи не спит, думает, как ублажить ребят, и для их прощальной ночи приготовил каждому по восхитительной красивой шестнадцатилетней девочке, о которой они будут вспоминать всю оставшуюся жизнь. А тут работы на пару часов, тем более что Кузьма все уже продумал: где, как, что. Тем более дело срочное: пока он ищет киллера, договаривается с ним, Клюквин может заложить Станкевича, а значит, свернуть и ту программу с Антитеррористическим центром, которая уже задумана. Сладкоголосый и напористый Кузьма быстро сломал их, и они согласились. Да и по три штуки
