сидят, пьют, а я с дудкой прохаживаюсь туда-сюда и нечто меланхоличное из нее тяну. В этом кабаке масть держат чеченцы, когда я возле их гнездовья прохаживался, услышал, как Коршун говорил своему соседу негромко, но сердито. Дословно, конечно, не помню, но обижался, что и так, мол, скоро прикроют его лавочку, а тут Гена…
— Он назвал имя?
— Да, только имя. А тут, говорит, Гена присылает своего да к нему в придачу русского и требует, чтоб я их в лагерь отвез. Ну хорошо, говорит, Исмата можно там спрятать, проканает за беженца, а русский, да еще раненый…
— Так, стоп! Когда это было?
— Вчера. Как раз вы позвонили, поручение дали, после вас из «Лозании» звонок последовал. Так-то я еще подумал бы, а раз вы мне ориентировку на Кавказ дали, пришлось идти…
— Не прибедняйся, Пташка! Выпил, закусил, да еще небось на карман дали!
— А это коммерческая тайна!
— Не боись, из гонорара не вычту! Значит, говоришь, лагерь для беженцев?
— Это не я говорю, это он сказал, чеченец. Коршун.
— Почему ты его коршуном называешь, такой носатый?
— И это тоже, но просто кличка у него такая.
— Может, ты его знаешь?
— Его все знают, у кого «мерседес» есть.
— Значит, Коршуна искать? И лагерь для беженцев? Где у нас тут поблизости есть лагерь для беженцев?
Эти вопросы Грязнов задавал самому себе, чтобы под воздействием устной речи быстрее включилась память и выдала нужную информацию, если, конечно, она имеется в мозгу.
Но агент счел нужным ответить на некоторые из них:
— Коршуна искать не надо. Он работает на станции технического обслуживания и ремонта автомобилей номер восемь, отзывается на имя Коля. Лагерь для беженцев где-то в Подмосковье, потому что Коля отвозил, как я понял, на машине.
— Он там слесарем работает, этот Коля?
— Он не работает в обычном смысле слова. Он эту станцию держит. Поняли?
— Да. Спасибо!
— Чего там? В аду сочтемся!
— Почему в аду?
— А куда же нам еще с нашей работой?
— Ну, может, хотя бы в чистилище, — протянул Грязнов, потом поднялся из-за стола. — Сиди пей, я позвоню…
Пока Грязнов звонил, Гнутый потягивал пиво, вертел в пальцах стакан, в общем грустил.
Майор вернулся, залпом выпил то, что оставалось в его стакане, сказал, переводя дух:
— Ну все, пошла работа! А про Гену ты что-нибудь знаешь? Про того, который Коле задания дает.
— Кроме того что Гена, практически ничего. Только слухи. А по слухам он контролирует какой-то солидный коммерческий банк, фугует через него деньги на родину, в Чечню. Еще у него брат был, так тот вроде убрался домой.
— Да-а, это интересно, но, к счастью, это мне не нужно!
Встреча прошла, причем не впустую, можно было бы и распрощаться с источником до очередной потребности. Но Слава Грязнов не спешил. Теперь, когда первостепенное дело было сделано, он снова думал о том, сказать или не сказать Пташке об опасности, которая его, возможно, подстерегает. После того как скажет, он уже не будет иметь морального права заставлять его работать. А потерять такой источник жаль — очень ценный агент. Сначала он хотел даже бросить монетку — погадать на орла и решку, но устыдился своей мысли.
А Пташка словно чувствовал что-то: сидел молча, не балагурил, не подначивал мягко, по-дружески, поймавших его в сети ментов.
Может, это и странно, но решение принять помогло Славе воспоминание о полковнике Савченко. Все равно ведь не даст доработать до выслуги, думал Слава, а пожадничаю сейчас да вдруг что случится — ко мне потом этот трубач ночами будет приходить…
— Тебя как зовут? — спросил Грязнов.
Агент поднял удивленные глаза:
— Вы же знаете.
— Фамилию знаю, адрес, возраст, статьи и сроки, даже особые приметы, — а вот имя выскочило, хоть ты убей!
— Евгений меня зовут, — тихо сказал музыкант. — Мама у меня была натурой романтической, в честь Евгения Онегина назвала.
— Знаешь что, Евгений, в течение месяца я тревожить тебя не буду. Но ты держи ухо востро, наблюдай, не пасет ли тебя кто-нибудь. Резко на дно не уходи, но особенно не тусуйся. Если что-то заметишь или почувствуешь, не бойся перестраховаться, сразу звони мне, а еще лучше приезжай ко мне домой…
Грязнов вырвал из блокнота листок, написал на нем домашний адрес и протянул Евгению.
Тот взял, посмотрел, сказал неуверенно:
— Спасибо…
Потом взял зажигалку и поджег маленький листок над пепельницей.
— Что, уже запомнил? — спросил Слава.
Но агент ответил вопросом на вопрос:
— Я так понимаю — у вас в конторе утечка произошла?
— У нас не контора! — досадливо возразил Грязнов. — Это во-первых. Во-вторых, про утечку пока говорить рано. Тебе скажу, хоть это и совершенно секретный секрет. Дело в том, что в моем сейфе кто-то недавно пошарил. Искали одну вещичку, не агентурные папки, но на всякий случай я тебя предупреждаю. И если надумаешь залечь на дно, не обижусь и в розыск подавать не буду. Все.
Евгений долго смотрел на него, потом вдруг улыбнулся, как обычно, ломая продолговатые вертикальные морщины.
— Дорогой кум, вы, конечно, поразили меня в самое сердце благородством вашего поступка. Если я когда-нибудь доживу до спокойных дней и начну, как мне мечталось, сочинять или вспоминать детективные истории, одну из них, самую красивую, я посвящу вам. И пусть братья по нарам не точат на меня за это клык. В свое время Александра Ивановна подловила меня, молодого и глупого, на мизере. Компра, которая ссыхается в вашей папке, давно не имеет никакой цены. Сейчас за это не сажают, а лечат. Но работа с вами, не лично с вами, кум, с ведомством, скрашивала мои будни иногда не хуже джефа.4
— Так вы азартный человек?
— Есть немного. Кроме того, Слава… можно мне так говорить?
— Пожалуйста!
— Кроме того, я стучал вам из идейных соображений. Но идеи мои собственные. Идеи, а также выводы. Один из них такой, что в воровской среде настоящие воры, аристократы своего дела, вымирают. Так же как и у вас все меньше становится асов-сыскарей и расколыциков-следаков. Сейчас уже так не раскалывают, как когда-то, сейчас все больше прессуют. Мне было приятно работать с Александрой Ивановной, не скрою — интересно и с вами, Слава. Если бы Романова отдала меня какому-нибудь костолому, я не стал бы работать, а начали бы заставлять, подставил бы его так, что он бы потом долго свои бебехи по асфальту собирал! Вот так. Адрес мне ваш не нужен. Коль я буду прятаться, то не у вас. Но чует мое сердце, что тревоги наши напрасны.
— Ваши слова да Богу в уши! — откликнулся Грязнов.
