— Ишь, наблатыкался у себя в Бутырках, комсомолец! На смотри!..
Он достал из кармана удостоверение, раскрыл на той странице, где фотокарточка приклеена, махнул небрежно перед носом у Олега и спрятал обратно.
— Теперь твоя очередь.
Олег показал свои документы.
После этого представители военной разведки посерьезнели и сказали:
— Извини, друг, и рады бы, но пропустить не можем.
— Почему?
— Потому что это наш работник был, а значит, все следственные действия желательно производить при участии работника ГРУ.
— Так пойдемте, и поучаствуете, — предложил Олег.
Оба хмыкнули сочувственно, словно Величко сморозил несусветную глупость.
— Мы, друг, не уполномочены. Мы дежурим, чтоб никто до особого распоряжения вдову не беспокоил.
— Так она меня ждет! Мы договорились, — пытался убедить их Олег.
Но те оставались непреклонными.
— Нет разрешения, пойми! — доказывал ему разговорчивый. — И жена его не имеет права никому ничего говорить, пока наши структуры не разберутся окончательно и не дадут заключение по поводу кончины…
Олег понял — не пустят, и точка.
— Ладно! — сказал он. — Тогда я с санкцией приду из Прокуратуры России!
— Приходи, приходи, нам-то что. Только с нашим руководством все равно придется согласовывать…
Раздосадованный, Олег вышел во двор.
С максимализмом, свойственным молодости, он обвинял во всем самого себя. Считал, что Турецкий или Меркулов, живая, слава Богу, легенда прокуратуры, нашли бы выход и не из такой ситуации. А он, Величко, еще щенок, и этим все сказано.
Погруженный в свои мысли, он не заметил, что за ним идут трое подвыпивших мужиков, идут весело- агрессивные, жаждущие не очень опасного для них приключения. Таким развлечением вполне может оказаться какой-нибудь одинокий интеллигент. Да и место позволяет. С одной стороны пешеходной тропинки сплошная задняя стена частных гаражей, с другой — руины отслужившей свое котельной.
Нельзя сказать, что Олег совсем ничего и никого не замечал, как поэт в приступе вдохновения. Он слышал сзади шаги, шутливую перебранку, но боксерское прошлое придавало ему уверенности в себе. Вот только уверенность эта под воздействием его размышлений превратилась в самоуверенность. А из-за этого притупилась бдительность.
Он по-прежнему терзал себя немыми укорами, когда троица пошла на обгон. Олег машинально посторонился, давая им дорогу. В этот момент один из компании резким и точным движением сорвал с головы Олега шапку и не очень быстро побежал вперед.
Очнувшись от задумчивости, Олег растерянно оглянулся и погнался за воришкой.
— Эй ты, ну-ка стой! — крикнул Олег.
Дружки похитителя старались бежать рядом с Олегом и на бегу, прерывисто дыша отвратительным перегаром дешевых чернил вперемешку с одеколоном, уговаривали:
— Мужик… ты не обижайся… ну?! Щас вернем пыжика… щас! Сами ему вломим…
Олег легко догнал парня с шапкой, схватил за плечо.
— Стой, говорю!
Парень резко нагнулся, будто испугался, но при этом руку, в которой не было шапки, резко выбросил к лицу Олега. За долю секунды он успел заметить, что в пальцах у парня зажат круглый цилиндрик. Подумал: газовый баллончик…
В это время прямо в лицо Олегу ударила удушливой волной струя газа. Перехватило дыхание, начали обильно слезиться глаза и захлюпало в носу. Сильная резь ощущалась и под закрытыми веками.
Обезумев от жжения и удушья, Олег закашлялся, бросив портфель, стал тереть пальцами глаза. И тут кто-то из троих чем-то нетвердым, но тяжелым ударил его по затылку. Плавно проваливаясь в беспамятство, Олег услышал неожиданно четкую, резкую команду, отданную совершенно трезвым голосом:
— Тащите его в кочегарку! И портфель не забудьте!..
А. Б. ТУРЕЦКИЙ
С утра до обеда на работе ничего примечательного не случилось. Копошился, приводя в порядок старые дела. Потом был обеденный перерыв. Кафе и рестораны нынче дороги, дешевые столовки отмерли вместе с социализмом, поэтому обедаю тем, что прихватил из дому. Благо никто не мешает: кабинет отдельный, в здании посетители не толпятся — ведь из «важняков» «важняки» работают. Я нынче сам себе удивляюсь: одомашнился, в шкафу посудную полку завел, где у меня два кипятильника, два стакана, один для растворимого бульона, другой для чая, сахарница с сахаром и кухонно-шанцевый инструмент — вилки, ножи, чайные ложечки.
Едва закончил свой, скажем так, ленч, зазвонил внутренний телефон. Поднял трубку с досадой, решил, что Шелковников беспокоит, о судьбе Селиверстова печется. Оказалось — Меркулов. Сказал коротко:
— Привет! Зайди.
Когда я вошел, Костя стоял у окна. В этом не было мании величия, вот, мол, я созерцаю народ свой. Привычка держаться поближе к форточке осталась у него с тех времен, когда курил. Глядя сейчас, как он мучается оттого, что дал слово родным бросить и не хочет его нарушать, я иногда думаю: зачем запрещать? Чтобы сохранить еще пару лет жизни, ему надо не столько курить бросить, сколько эту проклятую работу.
Не оборачиваясь, он узнал меня по шагам, Костя сказал:
— Боюсь, что скоро начнутся времена, когда мне придется наступить на глотку своей совести или увольняться, к чертовой матери!
— Все так плохо?
— А когда было хорошо? — вопросом на вопрос ответил Меркулов.
Но ответа ждать не стал:
— Не затем тебя звал, чтоб плакаться в жилетку. Кое-что интересное узнал. Я тебе, кстати, говорил, что будет полезно в контакте с контрразведкой поработать?
— Говорил.
— Ты, конечно, всячески оттягиваешь этот трогательный момент альянса прокуратуры и СМЕРШа?
— Ну не всячески…
— Так вот напрасно, батенька! Тот самый Макаревич, с которым я хочу тебя свести, передал сегодня для тебя интересную информацию. По своим каналам им удалось выяснить, что в государственном департаменте Соединенных Штатов нет сотрудника по имени Джон Кервуд, и не было никогда. Кроме того, они никогда не привлекали для выполнения разовых поручений человека по имени Джон Кервуд. Как тебе задачка?
— Это не мне задачка, а контрразведке.
