— Н-да, — бормочу — непонятно. К счастью или же наоборот, у нас своих дел хватает, так что выяснять обстоятельства смерти полковника Скворцова предоставим военной прокуратуре.
Майор с готовностью кивнул, но держался возле меня и как будто мялся, не решаясь спросить или попросить о чем-то.
— Товарищ Турецкий?
Я смотрю на Олега Величко, который с усердием стажера изучает безжизненное тело на стылой земле, и рассеянно отвечаю майору:
— Слушаю вас.
— Александр Борисыч, может, вы портфель заберете? Вам сподручнее будет по назначению передать. Может, там что-нибудь такое!.. Ну его! С нас и нашей наркоты хватит.
Я прекрасно его понимаю. Вспотевший, краснолицый, попивающий, наверное, служака, он прекрасно знает, что достиг потолка в своей карьере, подполковником ему не стать. А значит, и стремление одно — перекантоваться по-тихому пару лет до пенсии. Не дай Бог, с портфелем что случится, просто потеряется, а в нем государственная тайна! Не видать тогда майору хорошей пенсии.
— Хорошо, давайте.
И вот в моей руке легкий и солидный портфель из хорошей кожи. Не очень тяжелый.
Неугомонный Грязнов шепчет:
— Бумажки оттуда выкинь, а вещичку себе оприходуй. Классным «важняком» с ней смотришься!
Отвечаю в тон:
— Ага, тебя послушаешь, так погоришь на мизере!
Мы подходим к машинам, где в свете фар районный оперуполномоченный РОВД опрашивает трех парней, которые обнаружили тело. У ребят уже прошел хмель, они отвечают на вопросы скупо и, скорее всего, жалеют о том, что не ушли по домам после того, как позвонили в милицию, а остались ждать. Опер записал их фамилии и адреса, обстоятельства, при которых они нашли офицера, потом спросил:
— Вы его знаете?
— Нет, — вразнобой, но дружно отвечают пареньки.
— Тэ-эк, понятно…
Оперуполномоченный то ли устал, то ли ему скучно опрашивать свидетелей того, как человек просто умер в чужом дворе.
Воспользовавшись паузой, во время которой опер пребывал в задумчивости, я тоже задаю ребятам вопрос:
— Насколько я понимаю, вы все живете в этом дворе?
— Ну да.
— И этого человека вы видите здесь впервые?
Высокий, на полголовы возвышающийся надо мной, акселерат сказал, немного помявшись:
— Да нет, видели и раньше…
— Часто?
— Раза три.
— При каких обстоятельствах?
— Ну мы в беседке сидим иногда, базарим, курим. А он через двор проходит по дорожке, как раз мимо нас.
— В какое время это было?
— Вечером, после семи…
— А чем он вам запомнился?
— Мы один раз его решили на жлобство проверить. Он как раз мимо проходил. Я и говорю: мол, господин полковник, закурить не найдется? Народ часто шугается…
Неудивительно, мельком подумал я: все в черной коже, волосы дыбом, цепи на груди висят такие, что ими и убить можно…
— …боятся, в общем. А он ничего, подошел, говорит: какой я вам, пацаны, господин, а курить, говорит, вредно. Но пачку сигарет отвалил.
— Какие сигареты?
— «Винстон».
— К кому он приходил, не знаете?
— Не. Он только через двор проходил, и все…
Когда я оставил парней в покое, ко мне подошел Слава:
— Ты домой-то собираешься ехать?!
— Конечно!
— Так поехали! Ребята подбросят. Что ты к ним с вопросами своими пристал?
— Привычка дурная, — виновато сказал я.
Портфель Скворцова мы спрятали в сейфе у Грязнова, не хотелось из деликатности заставлять водителя делать лишний крюк, ему еще полночи по городу мотаться.
Дома все давно уже спали. Признаться, давно пора было и мне. Но, видно, первый порог усталости прошел, а второго ждать минут сорок. От водки или от напряжения побаливает голова. А может, она болит к перемене погоды. С тех пор как в Афганистане доблестные бойцы спецназа проверили на прочность мой черепок, он стал в дополнение ко всем прочим выполнять функции живого барометра.
Посидел я на кухне, констатировал, что мыслей в голове нет, не предвидится, да и на хрен они мне в этот час, откровенно говоря. Посмотрел на десятикилограммовую гантелю, что тихо ржавела возле мойки, вздохнул и отправился спать. Утро вечера мудренее.
Голова моя с вечера болела, как я и предполагал, не только от водки. Утро выдалось солнечным и не сильно морозным. Правда, мудренее вечера оно не стало, хотя надежда такая ночью была.
Я не выспался и, наверное, не будь над головой яркого солнечного света, пришел бы на службу не в лучшем расположении духа. А так бодренько добрался до кабинета, уселся за стол, стал готовить к передаче в суд дело Свидерских.
Позвонил Меркулов, спросил, какие идеи у меня по поводу убийства американца.
На это я ответил с пафосом Нонны Мордюковой из фильма «Бриллиантовая рука»:
— Уважающие себя американцы с кем попало в машину не садятся!
— Уже установили, с кем он ехал? — оживился Костя.
— Увы, гражданин начальник! Потому и говорю — с кем попало. Но этот господин Никто ловко стреляет из автомата, сумел ранить одного из нападавших. Сейчас оперативники рыщут по больницам. Может, и пустышку тянут, однако процесс идет, из уважения к друзьям с другого полушария весь МУР на ушах стоит!
— Нечего балагурить! — довольно добродушно перебил меня Костя. — Стружку с нас будут снимать за это дело. Только сначала с тебя, потом с меня!
— Мы знаем, Костя, фамилию этого человека и то, что в его машине пулями разбито заднее стекло. Так что сегодня мы будем знать про него и все остальное.
— Постарайтесь. Я тут кое-кому позвонил из контрразведки. Они всех иностранцев, приезжающих сюда, прощупывают. И знаешь, им не очень понравился чинный господин из госдепа. Они немножко наблюдали за ним, и у них сложилось впечатление, что мистер Кервуд несколько раз уходил от наблюдения вполне профессионально. А неделю назад вообще исчез из поля зрения. И больше они его живым не видели.
— Не хочешь ли ты сказать, что он шпион?
— Нет, не обязательно. Это так, к сведению.
— Костя!
— Что?
— У меня такое ощущение, что ты, сам того не желая, подложил мне порядочную свинью с этим
