отказываюсь категорически, верно? Но подумать-то мне можно? Или и этот процесс вы хотите взять на себя? Смотри, как перестану думать, так пойду по бабам! Сама же и виновата будешь… Но ты другого не замечала… А это чрезвычайно важно.
— Что же именно пролетело мимо моего взора?
— А то, что большинство из здешних, по моим наблюдениям, полные импотенты. Или если еще не полные, то весьма перспективные в этом отношении. Так ты что же, и мне такой судьбы желаешь?
— Турецкий, по-моему, уж эта участь тебе не грозит никогда. По определению. Поэтому не забивай мозги чепухой, а думай о том, что у нас подрастает дочь, что я у тебя тоже хочу пожить на такой вот примерно вилле, поездить на острова, не отказывать себе в необходимом…
— Да, дорогая, — тяжко вздохнул Александр, — тут ты абсолютно права. И мой ернический тон не принимай во внимание. Просто я с этой публикой не могу разговаривать серьезно. Ты ведь не знаешь, а я- то знаю, что они не знают, что я знаю то, что знают обо мне они… Во выдал! Но и ты меня не выдавай, ладно? А я обещаю тебе подумать… Да, слушай, вы ведь плавали там, в бассейне?
— Я плавала, а какое это имеет значение?
— А Валерия, значит, на бережку сидела? Испортить прическу боялась?
— Тебе-то какое до этого дело, Турецкий? — подозрительно посмотрела на него жена.
— Нет, я просто подумал, что у них тут, наверное, личный парикмахер… на все случаи жизни…
— Вот именно, личный! — ядовито подтвердила Ирина. — Но меня теперь другое интересует. Почему это ты, супруг дорогой, замечаешь прически у кого угодно, кроме своей законной жены? Он ведь и мне, между прочим, укладку сделал сразу после купания! И бесплатно! Вот так! Такой симпатичный мальчик! И какой талантливый! А руки!.. Просто золотые!
— Ну да, конечно… Нет, то, что ты здесь самая красивая, это я сразу отметил, вот только сказать не успел. И вообще, если честно, куда им всем до тебя, дорогая!
— Ох, какой ты все-таки, Турецкий! И откуда у меня столько терпения?! Сама не понимаю…
— Вообще-то, по правде говоря, я тоже… с трудом понимаю…
9
Он прилетел неожиданно. Маленький, раскрашенный в оранжево-розовые, праздничные цвета самолетик высоко в небе, прямо над поселком, сделал круг и стал взбираться еще выше…
Но прежде чем он появился, в застолье тучей саранчи налетело младшее поколение. Раздался приближающийся оглушительный рев мотоциклетных моторов, он был слышен и раньше, но издалека, и потому на него никто и не обращал особого внимания. Молодежь развлекалась. На бордюре, как заметила еще раньше Ольга. А бордюр — это, оказывается, так у них тут называют кольцевую асфальтовую дорогу по внутреннему периметру кирпичной ограды. Есть и второй бордюр, он проложен с внешней стороны, но там они устраивать свои гонки не любят. Причину объяснил Игорь, когда сидели в парилке.
Дело в том, что за жизнью поселка Солнечный весьма ревниво наблюдают местные деревенские жители. Правильнее сказать, немногие оставшиеся в тех разоренных старых деревнях, которых тут было при советской-то власти больше десятка, а теперь всего три и осталось, и в каждой — несколько изб, да и те на ладан дышат. Это если говорить про коренных жителей. Но есть также и приезжие. Некоторые, к примеру, из ближнего зарубежья, где совсем уже русским житья не стало. Такие вселялись в заброшенные дома, восстанавливали их, но, к сельскому хозяйству тяги не имея, предпочитали «челночный» промысел или торговлю в близлежащих районных городках. Опять же и городские приглядывали себе здесь подходящие участки под дачи, рушили старье и возводили на пустырях щитовые времянки. Другие строили кирпичные владения. Словом, всяк пыжился на свой лад, исходя из толщины кошелька и личных архитектурных амбиций. Не замки, конечно, как в Солнечном, но жить можно. А почему нет?..
Так вот, у всей этой разношерстной публики почему-то именно Солнечный, хотя подобных поселков по области нынче пруд пруди, вызывал особую какую-то неприязнь. Может, потому, что залезть и украсть ничего нельзя. А как это — видеть рядом с собой, почти в руках держать и — не взять? Обидно до слез. И в охранники никого из местных жителей не брали. Секьюрити привозили специальными автобусами из Москвы, они сами охраняли «периметр», ни с кем знакомств не водили, в гости не звали, хотя всем известно было, какие красоты и удовольствия имелись за этой стеной. Ну, будто из другого государства люди жили, ничем в округе, кроме своих удовольствий, не интересуясь. А разговоры между тем шли разные…
Еще когда только начинали строительство поселка, местные власти каким-то образом умудрились назвать исконные пахотные колхозные земли бросовыми, никому не нужными. Какие им за такое решение деньги отвалили московские банкиры, оставалось только догадываться. Но что отвалили — факт! Наученный постоянным государственным грабежом, народ умел считать уже и в долларах, и, главным образом, в чужих карманах. Стало быть, прикидывал стоимость сотки драгоценной своей землицы, к которой хотя и сам не имел никакой охоты руки прикладывать, но, как та собака на сене, не желал и отдавать угодий, где еще деды трудились, за так, то есть безвозмездно для себя. Начальство на то оно и начальство, чтоб руки греть на твоей правовой беспомощности. Это и ежу понятно. Если бы, к примеру, поделились, ну тогда, может, у местных жителей иные бы отношения с банкирами сложились. Но никто ни с кем, естественно, делиться не хотел и на призыв известного экономиста времен перестройки не откликался. Поскольку ни за высокой оградой, ни по другую ее сторону, среди районного начальства, дураков не было. Зато как бы подзабытая классовая ненависть, она всегда где-то рядышком, только позови.
Ну и вот, значит, когда шло строительство и ни о какой такой стене даже и речи не было, местный люд частенько наведывался на стройплощадку.
Дивились на невиданную в здешних краях технику, совсем чудных рабочих в немаркой и красивой одежде, ни черта не понимавших по-русски, кроме двух-трех широко известных матерных выражений. Смотрели, как растут дома, подводятся под крыши. Как огромные деревянные срубы обкладывают фигурным красным кирпичом, доставленным сюда в целлофановых упаковках. Будто пиво какое… Вообще, все здесь было необычно и интересно. К примеру, если кинуть в окно сквозь кованую узорчатую решетку бутылку с зажигательной смесью, что в народе названа «коктейлем Молотова», как станет гореть? Сразу все займется или только внутри будет выгорать? А на другие дома перекинется? Или всякий раз придется по-новому начинать? Серьезные шли разговоры, вдумчивые и по-местному, по-крестьянски, неторопливые. Да и куда торопиться-то? Куда бежать? Еще ведь и не обжились хозяева-то! Всему свое время… А что такое время опять настанет, никто и не сомневался. И в газетах про то пишут, и сказано же, что мир по спирали развивается, так вот она, спираль, и вернет все однажды на круги своя. Куда денется, обязательно вернет…
Да, не любили здесь пришлых богатеев. А за что их уважать? Деньги у них ворованные, никто и не сомневался. На чужой беде райскую жизнь себе соорудили. Чего их жалеть? Потому и пользовались случаем по возможности хоть мелко, но все же подгадить. Отработки масляной на внешний «ихний бордюр» разольют. Это чтоб богатенькие сыночки на своих заграничных тарахтелках поскорее башки себе поразбивали к чертовой матери. Либо гнутых гвоздей с той же целью понакидают, еще там чего «веселенькое» сочинят. А свидетелей-то и нет! Кого винить? Словом, шла ни шатко ни валко почти невидимая партизанская война, которую всегда держит в своей заначке вечно чем-то или, вернее, кем-то обиженный русский мужик.
Такая, значит, история…
Покачал головой Турецкий, выслушав своеобразную и совсем незамысловатую исповедь Игоря, подумал и остановился на том соображении, что и причины, и следствия суть дела рук самого человека. И совсем не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, откуда возникло взаимное неприятие, которое при определенных обстоятельствах может обернуться большой печалью… Дай Бог, чтобы этого, однако, не случилось.
Вообще-то, в не такие уж и добрые старые времена вожди враждующих племен, когда им и в самом деле осточертевала постоянная война, находили возможность замирения. У одного дочка, у другого сын,
