– А ты почему не пьешь? – вдруг спохватился Грязнов, глядя на Артура, сепаратно потреблявшего пепси-колу.
– У меня на коньяк аллергия.
– Ты ему веришь? – воззвал возмущенный Слава к боевому товарищу.
Турецкий неопределенно хмыкнул. Если Сикорский и продолжал его удивлять, то, во всяком случае, «важняк» предпочитал это не демонстрировать. Дабы не терять лицо.
– А я не верю.
– Брось, юноша у нас ригорист…
– Чего-чего?
– Человек, всегда следующий правилам, одно из которых гласит: врать некрасиво, тем более старшим товарищам.
– Ладно, ригорист, а пожевать у нас что-нибудь есть, а то замотался я сегодня, даже пообедать не успел.
– Только фрукты.
– Тащи.
Артур убежал к себе, а Грязнов, не теряя времени, отхлебнул половину его газировки и, щедро долив в стакан коньяка, подмигнул Турецкому:
– Позер он, твой стажер, и трепло, не может быть у нормального мужика аллергии на алкоголь. Сейчас мы его выведем на чистый коньяк.
Появились фрукты, взяли по яблочку, налили по второй. Ничего не подозревающий Артур отпил грязновского коктейля и, закашлявшись, обиженно уставился на шефа:
– За что?
– А я что? Это все он, – немедленно перевел стрелки Турецкий.
Грязнов обнял Артура за плечи:
– Слушай, я тебя уважаю, он тебя уважает, а ты нам тут лепишь о какой-то аллергии.
– Я не леплю, я лечусь, вернее, лечился.
– Слава, отстань от человека, ты мне лучше про Штайна вспомни.
– Да не знаю я никакого Штайна, не было его в деле, там вообще ни одной иностранной фамилии не было.
– Но ты же этого Рыбака изучал, что у него могло быть общего со Штайном?
– Достал он меня, Саня, понимаешь, откровенно достал, – признался Грязнов, в очередной раз наполняя стаканы. – У меня пол-МУРа за ним бегает, у каждого постового, у каждого гаишника его портрет имеется, по телику его рожу показали, и что ты думаешь: как угорь в последний момент шасть – и нет его. И так каждый раз, – справедливости ради уточнил он.
– Но до Штайна, я так понимаю, он никого не убивал. Или у тебя другая информация?
– Жену.
– Я хотел сказать, после побега.
– После побега, насколько мне известно, никого, хотя запросто может оказаться, что половина трупов за последние две недели – его. Только зажигалки он не всегда теряет. Жаль, конечно.
– А пистолет у него кто-нибудь видел? – Артур окончательно расклеился: лицо стало пунцовым, нос опух, даже руки пошли красными пятнами.
– Если и видел, мне не доложил. – Грязнов сочувственно протянул стажеру свой носовой платок, собственный у того был уже хоть выжимай. – Слушай, и вся эта слякоть у тебя от одного ма-а-аленького глоточка?
– Я же предупреждал.
– И так каждый раз? На все, что крепче кефира?
– Нет, только на коньяк, причем настоящий, – прогундосил Артур. – Это реакция на какие-то эфирные масла дубовой древесины, которые, собственно, делают коньяк коньяком.
– Слава, не отвлекайся, мы о Штайне беседовали, – попытался Турецкий вернуть товарища к забытым баранам.
– Класс! – не обращая на него внимания, как ребенок обрадовался Грязнов. – Тебя, значит, можно дегустатором использовать. Достойный продукт – текут сопли, а если туфта, чаем крашенная, – ты как огурчик, и мы ее в раковину.
– Ладно, подведем промежуточные итоги, – Турецкий разлил остатки, – Рыбак пришел к Штайну: 'а' – за помощью, 'б' – что-то выяснить, 'в' – отомстить.
– Промежуточные и неутешительные итоги, Саня, состоят в том, что бутылка у нас кончилась, а гидравлического удара, способного разбудить во мне гениальную мысль, не произошло.
– Не волнуйся, – успокоил Турецкий, – у меня еще есть, на одну мысль хватит.
– Тогда свое 'а' можешь забыть сразу. Его каждый второй, а то и два из трех на фиг посылают, и никому он даже морду не набил.
