ТУРЕЦКИЙ
Ночью Турецкого мучили кошмары с участием Наташи Гримм. Сытый по горло немецкими журналистами и скорбью их о погибшем чиновнике, он принялся сочинять гневную отповедь, едва открыв глаза: не дай бог, вызовет меня Костя сегодня спозаранку на ковер – ни хрена я ему внимать не стану. У вас международная напряженность с осложнениями? Желаете разрядки? Элементарно! Обращайтесь к старшему следователю по особо важным делам Турецкому А. Б. Он, то есть я, собирает пресс-конференцию и популярно всем объясняет: покойный был гиперсексуален – раз. Отсюда бесконечные бабы – два. Отсюда убийство на почве ревности – три. Подробностей желаете? Подробности из зала суда, а пока тайна следствия – четыре! Кому по-прежнему неймется, может разыскать всех любовниц безвременно павшего на амурном фронте г-на Штайна и организовать круглый стол. Телемост! А Наташу Гримм на время конференции задержать под благовидным предлогом. За нарушение общественного порядка. За хамство. За наглость. За идиотизм. За что угодно. На семьдесят два часа, пусть сидит и тренируется быть скромнее, скромность украшает.
Желание устроить скандал с приходом на работу только усилилось. Турецкий поймал себя на том, что поглядывает на телефон с надеждой: мол, ты только позвони, и уж я тогда устрою! Уж я устрою…
Меркулов звонить не стал, посетил лично и справился о самочувствии. Что было немедленно расценено как плохая примета: видимого повода для визита нет. Если по служебной надобности – вызвал бы к себе. Если по старой дружбе – выбрал бы свободную минуту, а свободных минут у Кости практически не бывает, во всяком случае, не в такое время.
– Спасибо, Константин Дмитрич, – ответил Турецкий, тщательно взвешивая слова. – Стараюсь быть в форме. Борюсь с рутиной, готовлюсь к неожиданностям.
– Ты прямо дипломат.
– Конечно! Если будешь доставать – сбегу в МИД. – Меркулов, как вошел, так и остался стоять у порога, отчего Турецкому стало неловко. – Что ты застрял, как неродной, садись, сейчас чаю заварю для дорогого начальства, ты ведь кофе не пьешь.
– Это хорошо, – согласился он, присаживаясь. – Кофе, кстати, тоже хорошо бы, сто лет уже не пробовал.
– А что означает первое хорошо? – насторожился Турецкий.
– Хорошо, что ты у нас дипломат. Как раз имеется для тебя дипломатическая миссия.
Турецкий чуть не поперхнулся. Но пересилил себя, не стал задавать ни один из вертевшихся на языке вопросов, спокойно продолжал колдовать над кофеваркой. Интересно, сколько же надо молчать, чтобы замгенерального открыл рот первым? Минуту? Нет, две минуты? Три.
– Почему молчишь? Подробностями не интересуешься?
– Меня с детства приучили не перебивать старших, – ответствовал Турецкий, не отрываясь от своего занятия. – Все равно они всегда оказываются правы.
– Ладно, убедил, заканчиваем политес.
– Да я и не начинал, – заметил Турецкий почти без ехидства.
– Все-все, проехали! – Меркулов развалился на стуле поудобнее, давая тем самым понять, что разговор переходит в иную плоскость. – У тебя подозреваемый есть?
– Есть.
– Мотив, орудие убийства у тебя тоже есть. Подозреваемого твоего ловит за тебя Грязнов.
– Он его за побег ловит, – уточнил Турецкий.
– В общем, неотложных дел у тебя, как я понимаю, нет.
– Сколько сахара?
– Не надо. Одним словом, так: пока Слава гоняется за Рыбаком и ты все равно не в состоянии ему помочь, слетай, пожалуйста, в Германию – утихомирь немцев по возможности. Они мне уже дырку в темени прогрызли.
– Что я буду там делать?! – возмутился Турецкий. – Выступлю в бундестаге с законодательной инициативой? Пусть в срочном порядке введут цензуру в прессе и на телевидении на время расследования дела Штайна.
– Штайн проживал в Мюнхене, – Меркулов никак не прореагировал на его выпад, – нанесешь визит в управление полиции, встретишься с семьей, если журналисты пожелают обратить на тебя внимание – тем лучше, скажешь пару слов со значительным видом. И больше ничего. Заключать кемп-дэвидские соглашения от тебя не требуется. Заглянешь к Реддвею в гости, проспишься и можешь возвращаться. Я его уже предупредил.
– Угу, – с досадой потревоженного лежебоки процедил Турецкий. – В гостях хорошо. А дома у меня нету… Погоди, Дмитрич! – запротестовал он, видя, что Меркулов собирается уходить. – Объясни, пожалуйста, зачем нужна вся эта канитель?! Почему мы не можем просто пригласить их официальных представителей и объяснить им все как есть? Они что, дети малые, станут на каждом углу трепать языком и разглашать тайну следствия?
– Не удовлетворят их наши доводы, – возразил Меркулов, обернувшись в дверях, – не удовлетворят, пока мы не задержим подозреваемого и он не сознается по всем пунктам. Съездишь, как знать, вдруг откопаешь что-нибудь интересное, – высказал он последний аргумент, – после обеда загляни ко мне оформить бумаги. – И, не желая более продолжать дискуссию, поскорей ретировался.
Смирившись с тем, что лететь все-таки придется, Турецкий принялся уговаривать себя, что это, в сущности, не так уж плохо и только обрюзгший, обленившийся, замшелый старпер может не радоваться такой возможности. Один вопрос: что же тут, собственно, «такого» и что это за «возможность»? Лет десять назад он бы, конечно, с радостью превеликой. А теперь… Видел он в гробу все их «возможности» с нашими командировочными в кармане. Ну выпьет не со Славкой, а с Реддвеем – какое-никакое разнообразие; Питеру еще, как обычно, презент требуется, благо есть одна вещичка…
Реддвей обрадовался страшно, долго тискал руку, утомил расспросами, и Турецкий испытал немалое
