оценить себя теперь со стороны. Кажется, ей некоторые из них очень нравились. Она даже дернулась было остановить Сережу и что-то у него спросить, но он и без слов понял, ответил, что напечатает любые, на которые она укажет, и подарит их ей просто на память. Ева успокоилась и стала смотреть спокойней.
Несколько раз объектив камеры брал группки сосредоточенных лиц, никак не вязавшихся по своему настроению с общим настроем присутствующих на поминках. Сугубо деловые, жесткие лица. Никаких эмоций. Взгляды неприветливые и недвусмысленные. Братва в новом исполнении.
– Вот их отпечатай побольше, понадобятся, – походя заметил Грязнов.
– Бу сделано! – отметил Сережа.
И вот подошли к финалу.
Конечно, следовало бы сначала посмотреть видеозапись, которую «ребятки» заберут из ресторана поздней ночью, когда разойдутся все посетители, а останется лишь один Эмин Ротару. Надо было бы и текст послушать. Но даже беглых фотографий хватило на то, чтобы все могли увидеть, как вдруг озверели просто строгие, каменные лица. А вот и Филя, хладнокровно направивший пистолет прямо в лоб очумевшему от животного страха Вахтангу, глаза которого выпучились до такой степени, что едва не выпали из орбит. Страшный, между прочим, был снимок. Народ, увидевший его, притих.
Еве и самой стало очень неуютно. Там, в ресторане, все это показалось ей пусть и неприятной, но все же игрой, чем-то выдуманным, нарочным, а здесь она увидела вдруг, что все абсолютно всерьез. Она даже тихонько ойкнула, и все посмотрели на нее. А Галя даже с осуждением.
– Ну и что, – разрядил гнетущую тишину Турецкий, – стрелял бы?
– А то! – хмыкнул Филя, но никто не отреагировал. – Ну превышение при исполнении. Опять же явное нападение. Ручки-то видели? Там у двоих-троих стволы при себе были, мы с Колей учли и это обстоятельство. Отнимать не стали, но запомнили. А этому, – он небрежно кивнул на очумевшего Вахтанга, – я, буквально за минуту до этого кадра, пожал руку. И он оценил, я думаю. Поэтому стрелять бы не пришлось. Сережа, верни-ка на пару снимков назад!
На экране снова появилась фотография, на которой с пистолетом в руке стоял Щербак, закрывая своим телом перепуганную Еву.
– Вы же видите... – продолжил Филя. – Мы при исполнении, а они этого не хотят понимать... Ничего, Сан Борисыч, вы с генералом не дали бы пропасть мальчонке. А уголовка сказала бы еще спасибо – за уничтожение опасного преступника, разве не так?
И своим «наивным» вопросом он разрядил тягостную тишину.
Наконец закончили и с этим.
– Ну хорошо, – сказал Вячеслав Иванович, – мне кажется, что Галя с Володей Яковлевым могут отдыхать, дальнейшее их пока не касается. «Глорию» я попросил бы остаться всю, ненадолго – до решения проблемы с полковником. А вот Ева? Может, тоже отправишься отдыхать? Зачем тебе эту гнусь видеть? Я почти уверен, что тебе вряд ли понравится.
– А куда? К себе домой?
– Нет, туда категорически нельзя. Там могут случиться крупные неприятности. Пусть тебя Яковлев, нет, лучше Сережа, отвезет ко мне на квартиру. Там и переночуешь, потому что это помещение нам сегодня еще понадобится, понимаешь?
– Понимаю, я поеду. А взглянуть хоть можно?
– Любопытство женщин губит, – наставительно сказал Грязнов. – Ты уверена, что хочешь видеть его?.. Ну посидите с Сережей. А ты, – он обернулся к Мордючкову, – возьмешь потом мою машину. Доставишь даму на Енисейскую улицу, ты знаешь, и оставь машину возле дома, во дворе. Она мне сегодня не понадобится, я у Дениса заночую или вот к Сане заскочу... Так, хлопцы, не будем тянуть, вносите! Свободным – до свиданья. Володя, довези Галю.
– Ну а как же иначе! – развел руками Яковлев.
– Выполняй команду. Спокойной ночи. Ева, пересядь тогда и освободи кресло. На стуле ему сидеть будет еще трудно...
Он с трудом передвигал ноги. Видно, не отошел еще от укола снотворного, который вкатил ему Голованов, после того как вырубил, когда полковник высунул голову из двери подъезда. Яркий свет в комнате заставил его заморгать и прищуриться, чтобы разглядеть собравшихся. Он еще плохо соображал и, похоже, никак не мог понять, что с ним случилось и где он оказался.
Его усадили в кресло, в котором он попробовал снова немного подремать, как только что, когда лежал в пустой ванной. Но Сева крепко похлопал его ладонями по щекам, сунул в нос флакончик нашатыря, заставив хорошенько нюхнуть и резко отдернуть голову, чем вскоре и привел полковника в чувство.
Все молча смотрели на него. И сам Огородников наконец обратил на это внимание. Почему-то в первую очередь он разглядел Еву и приятно удивился. Даже улыбку смог выдавить.
– А ты... – проговорил невнятно. – А где я? А чего делаешь? – Вот это уже был совсем глупый вопрос.
– Мы все тут занимаемся сейчас одним, – строго сказал Грязнов, – собираемся выслушать ваши объяснения, полковник, чем это вы вместе с отставным майором Жеребцовым сегодня занимались в квартире гражданки Грицман, куда проникли как бандиты. И естественно, без разрешения хозяйки. Начинайте рассказывать. Вы меня знаете?
Огородников сосредоточил взгляд на генерале, долго смотрел и кивнул:
– Знаю... вы генерал Грязнов... заместитель директора Департамента... уголовного розыска МВД... Чем обязан такой... высокой чести? – Речь его была еще хоть и сбивчивая, но тон – наглым. – О каком преступлении вы... говорите, если у меня имеются... ключи от ее квартиры, где она меня с приятелем не раз... принимала? Она сама дала... для удобства общения. И вообще... я заметил, она любит... большие компании...
– Ева Абрамовна, – официальным тоном сказал Грязнов, перебив отрывистую речь полковника, – а я ведь вас предупреждал, что это ничтожество, спасая свою шкуру, будет топить всех вокруг себя. Может, вам уже достаточно?
– Да! – она встала. – Более чем!
– Сергей! – Грязнов кивнул Мордючкову на выход.
Турецкий подчеркнуто вежливо поднялся, взял ее под руку, чтобы проводить в прихожую. Огородников наблюдал за этими передвижениями, не теряя, однако, самообладания. Держаться он пытался, во всяком случае, уверенно. И когда Ева выходила из комнаты, кивками прощаясь с каждым, кроме него, полковника, он пренебрежительно бросил ей вслед:
– Шлюха!..
Турецкий обернулся.
– Ты не схлопочешь по морде, гад, только потому, что я не хочу марать об тебя руки.
Полковник только вызывающе хмыкнул. Его никто не трогал и ни о чем не спрашивал, пока Ева с Сергеем не уехали и Турецкий не вернулся в комнату и снова не уселся в кресло.
Но тут Огородников, будто впервые, обнаружил у себя на запястьях наручники. Он посмотрел на них с неподдельным изумлением, затем вытянул перед собой руки и спросил:
– А это еще что? Зачем?! – Но ему никто не ответил, просто не обратили внимания, а сил вскочить из кресла у него еще не было. Поэтому он поерзал, бормоча что-то под нос, и успокоился.
Между тем на экране монитора пошла видеозапись, сделанная в квартире Грицман. Все смотрели молча, не задавая вопросов. Наконец досмотрели до того момента, когда появилась речь. Выслушали диалог внимательно, при произнесенных вслух именах «Петр Ильич» и «Ваня» разом обернулись к Огородникову, но тот безразлично пожал плечами. Остановили показ на том моменте, когда Жеребцов закончил возню с бомбой, поднялся с колен и, махнув рукой, сказал: «С Богом!»
– Это ж какими мерзавцами надо быть, а? – задумчиво проговорил Турецкий. – Какими грязными циниками! Нет, ребята, я этих нелюдей не понимаю... Слушайте, а может, прекратим ненужные попытки? А вы его просто заклеите сейчас скотчем, чтоб не блевал в помещении, и превратите в отбивную котлету? А потом мы то, что от него останется, где-нибудь под воду спустим, а? До следующей весны? Ведь противно сидеть с ним в одной комнате!
