именно так любила себя характеризовать Диночка Тимашевская. И это было истинной правдой.
Давно канули в Лету те времена, когда ее папа, Леонард Витольдович Тимашевский, абсолютно обрусевший польский еврей, — заканчивая юридический факультет университета, мечтал о яркой и громкой адвокатской карьере. Практическая жизнь оказалась куда суше, скучнее и примитивнее мечтаний о фантастической славе господина Плевако и иже с ним.
Утомительная и нудная служба в районной юридической консультации угнетала и раздражала: болото мелких домашних склок, пьяных поножовщин, разводов и разделов имущества — тьфу ты господи! — ту дрянь, которую приходилось делить между бывшими супругами, и имуществом-то можно было назвать лишь с большой натяжкой; и воровство, воровство, воровство… глупое, примитивное, копеечное… Зарплата, разумеется, была соответствующей. А если вдруг и случались какие-то мало-мальски на что-то похожие гонорары, то тут же обнаруживалась целая толпа претендентов на благодарность за предоставленную возможность заработать. А не поделишься сегодня, так завтра и вообще следует забыть о каких-то дополнительных доходах. Заклюют и загрызут.
Не лучшим образом складывалась карьера и у супруги Леонарда Витольдовича, Елены Владимировны Тимашевской-Березиной. Закончив с отличием факультет экономики, Елена Владимировна никак не могла подыскать для себя какую-то достойную работу. То интересное место «уплывало» из-за рождения дочери и декретного отпуска, то потенциальный работодатель — какой-нибудь сально-неумытый недоросток — недвусмысленно намекал на неизбежность особых внеслужебных контактов, то… Ну, в общем, что называется, «не фартило».
Перелом произошел в тот момент, когда один из жуликоватых клиентов Леонарда Витольдовича, директор разворованной подчистую плодоовощной базы, «отмазанный» стараниями адвоката от серьезного срока, пригласил господина Тимашевского к себе на постоянную работу в качестве юридического консультанта.
Отношения между клиентом-работодателем и адвокатом сложились — лучше некуда! Тимашевский — человек способный, хваткий и легко усваивающий новую и непривычную для него информацию — быстро внедрился в неизвестную для него дотоле профессиональную сферу. И его «патрон», сохраняя для себя Леонарда Витольдовича как внештатного юридического специалиста, побеспокоился о карьерном росте Тимашевского в подвластной ему области. Через полгода Леонард Витольдович уже был заведующим секцией базы, еще через три-четыре месяца — заместителем директора среднего по масштабам овощного магазина, а еще через некоторый срок — директором крупнейшего магазина-салона, обеспечивающего фруктово-овощные поставки значительнейшим персонам страны, вплоть до партийно-правительственной элиты. А когда удалось успешно решить незначительные технические мелочи — избавиться от излишне дотошного и придирчивого главного бухгалтера и оформить на эту должность собственную супругу (разумеется, официально в Совдепии семейственность на служебном уровне не поощрялась, но если речь заходила о работниках столь ответственного уровня, на который волею судьбы вынесло Леонарда Витольдовича, некоторые отступления от общепринятого порядка не считались чем-то решительно недопустимым), и юридическая, и экономическая базы будущего семейного благосостояния были достойно обеспечены.
И оно — благосостояние — начало расти не по дням, а по часам.
О чем тут говорить? Для умевших и имевших возможности крутиться в особой, созданной социализмом системе постоянной недостаточности эти годы до сих пор вспоминаются как райские времена безотказного принципа: ты — мне, я — тебе. Для сторонних наблюдателей, не включенных в «элитный» оборот, оставались лишь злословия и проклятия: «Поганые торгаши!»
А «торгаши», плевав на все и на всех, жили своей особой жизнью, обеспечивая необходимые потребности собственного клана.
Идеальный, в профессиональном отношении, супружеский тандем Тимашевских — юрист и экономист — превосходно вписался в эту систему. Обеспечивая среди зимы «нужных людей» свежими огурчиками-помидорчиками, супруги имели неограниченный доступ к новомоднейшим финским «стенкам» и холодильникам; рассылая по определенным избранным адресам коробки с апельсинами — да не с той кубинской дрянью, вкуса разведенного мыла, которую восторженные командированные, покоренные московским «изобилием», отстояв гигантские очереди, сетками развозили во все уголки необъятного Союза, а настоящими испанскими, калифорнийскими, израильскими, — можно было рассчитывать на ответную «благодарность», поэтому проблемы «доставания» новенькой канадской дубленки из совершенно недоступного широким массам сертификатного магазина никогда не возникало. При этом все свои «гешефты» Тимашевские обставляли очень аккуратно, грамотно и осторожно, умело используя и приобретенные во время учебы знания, и наработанный в практической деятельности опыт. И уж если оформлялась «пересортица» пары-тройки вагонов картошки или капусты, можно было быть уверенным, что документальная основа «операции» зафиксирована исключительно правдоподобно и достоверно, в чем неоднократно убеждались многочисленные ревизии и комиссии.
Разумеется, Диночка Тимашевская перепробовала все пути-дорожки, полагавшиеся способной девочке из интеллигентной семьи. Костюмчики и платьица для фигурного катания были изысканной красоты — стоимость каждого из этих нарядов, а она была весьма изрядной, никого не волновала; трико для художественной гимнастики были либо импортного производства — предпочитались итальянские модели, — либо выполнялись по спецзаказу; разученная с достаточной степенью уверенности пьеска Бетховена «К Элизе» послужила достаточным поводом к переносу очень хорошего, но весьма скромного по своим внешним данным пианино «Petroff» непосредственно в комнату Диночки, а в гостиной утвердился роскошный вишнево-бордовый кабинетный рояль «Roenisch». Кроме того, Диночка рисовала — имея для этого, естественно, несколько стационарных и походных мольбертов самого лучшего качества, — писала стихи, получала еженедельно два часа дополнительных частных уроков английского и по часу — французского и немецкого. Нагрузка была такая, что и дух перевести некогда.
Разумеется, долго жить в таком безумном напряжении было невозможно. В первую очередь после двух-трех неудачных падений на тренировках отпало фигурное катание, чуть позже, когда выяснилось, что стремление к выдающимся спортивным достижениям в художественной гимнастике требует невероятной самоотдачи и безумного напряжения всех физических и моральных возможностей, ушло в небытие и недолгое увлечение гимнастикой. Впрочем, нет худа без добра. Заложенные в детстве навыки к постоянному спортивному тренингу уже успели сформировать отлично сложенную, изящную и стройную фигуру, поддерживаемую на протяжении десятилетий не изнурительными и тупыми современными диетами, а хоть и нерегулярными и достаточно бессистемными, но тем не менее весьма актуальными, действенными и результативными тренировочными упражнениями.
Следующим решительным шагом в жизни Дины Тимашевской оказался безусловный отказ от музыкальной карьеры. Свехталантливо исполняемая «Элиза» Бетховена была полностью подавлена шубертовской «Серенадой». Как можно одновременно играть триоли в мелодии и дуоли в аккомпанементе, Диночка так и не смогла постигнуть. И как естественный результат — решительно и навсегда закрытая крышка и личного «Petroff», и семейной гордости, сияющего великолепной полировкой «Roenisch». Сочинение стихов умерло своим, тихим и неприметным образом.
А вот художественные поползновения юной Тимашевской продолжали развиваться, и не без определенного успеха. Довольно скоро были оставлены работы на натуре, студийные эскизы, учебные композиции и натюрморты. Но устойчиво выявилось четкое направление творческих интересов молодой художницы — костюм. Костюм исторический, современный, фантастический; костюм как выражение внутренней сущности реально существовавших личностей и придуманных персонажей, костюм как первооснова их мироощущения и как непроницаемая броня, которая позволяла предохранить себя от всех враждебных поползновений.
Импульсивно возникший интерес к этой теме пробудил в Дине несвойственные ей, казалось бы, дотоле обстоятельность, последовательность и даже дотошность. Полки ее личной библиотеки заполнялись толстенными фолиантами по интересующей теме (благо проблемы «достать» нужную книгу, как и «достать» все, что угодно, для семейства Тимашевских не существовало). Но, к чести Дины, надо заметить, что обстоятельные исследования — на самых различных языках, между прочим, — не громоздились на ее стеллажах мертвым грузом, а самым внимательнейшим образом просматривались, изучались, читались. Так, естественным путем, к очень хорошему английскому, приличным французскому и немецкому органично
