почти касаясь его носа кончиком своего, так что смешалось их встречное дыхание. И, всасывая этот воздух, отработанный ее организмом, воздух, в котором не было уже кислорода, он поплыл окончательно. В комнате вдруг стало совершенно темно, и, чтобы лучше видеть, он зажмурился. Теперь он видел не плоскую черную тень, а волосы, белые с лимонным оттенком, легкие, пахнущие лимоном же и вспыхивающие золотом на свету, светлые, но очень густые дугообразные брови, а под ними кошачьи желтые, опять же с лимонным оттенком и узким зрачком, глаза, тонкий и ровный нос с большими, чуть вздрагивающими, когда ей смешно или страшно, ноздрями, четко очерченный рот с бледной, чуть припухшей по-детски нижней губой, влажный пунцовый язык, не острый и не раздвоенный на конце, но округлый, как долька сочного фрукта, зажатая между зубами. Видел тонкую высокую шею, острые бугорки ключиц и ямочку между ними, высокую грудь и дальше вниз до бесконечности совершенное тело, к которому нельзя прикасаться. Он точно знал, что прикасаться нельзя, хотя еще не понимал почему.
– Свеча погасла, – выдавил он, и она послушно встала и пошла зажигать, бормоча что-то про сорок дней и про то, что гаснущая свеча – это плохая примета.
Вернулась, снова уселась рядом, притерлась, размещая максимально удобно свои вогнутости и выпуклости в его, сама положила его руку себе на плечо так, чтобы ладонь оказалась над ее грудью.
– Скажите мне честно, это глупость? Только честно! Может такое вообще быть или не может? – Она по-прежнему говорила «вы», хотя всякие условности давно уже были бессмысленны.
Он ответил:
– Не знаю, – хотя попроси она его повторить вопрос, он бы не смог.
Она начала говорить что-то об Осетрове, который гораздо лучше подходит на роль болотниковского врага, о том, что он, Осетров, как паук засел на самой вершине своей паучьей пирамиды и готов растерзать каждого, кто только посмеет приблизиться к трону, который давно ему не принадлежит. О том, что как раз Осетров придумал этот чертов компьютер-убийцу, как раз Осетров уговорил Болотникова с ним играть, Осетров мог бы убить и Мельника, потому что и он представлял для него угрозу...
Она говорила и говорила, а руки ее уже хозяйничали у него под рубашкой, а он заторможенно чувствовал спиной липкий холодный пот и смотрел в потолок, невидимый и тем не менее то надвигающийся, то взлетающий в бесконечную высоту. Прибой в голове теперь с рокотом бился о камни, заглушая ее голос и ее дыхание, а сквозь этот шум слышался стук собственного сердца, и над всей этой какофонией висел вопль: «Беги!»
От ее ловких пальцев разбегались по животу в разные стороны шерстолапые мурашки, и он понял внезапно, что светлые волосы, мягкая кожа и прочие губы-глаза – это только иллюзия, черная тень на стене – это и есть настоящая Валерия, коварная и убийственная Черная вдова, пожирающая самцов после спаривания. И все эти разговоры об Осетрове и о Мельнике только прелюдия к совокуплению и ужину. И Болотников был съеден на самом деле, и, может быть, сейчас под диваном дотлевают косточки Норинского...
– Нет, фиг вам Гордеева!
Он вырвался и убежал. Забыв про пиджак и про куртку, вылетел в отсыревшую ночь и два квартала шагал, не разбирая дороги, в расстегнутой до пупа рубашке и сбившемся куда-то за ухо галстуке.
21
Кто-то позвонил около полуночи, когда Женя укладывалась. Она сонно уставилась на мобильный телефон – автоопределитель показал незнакомый номер. Хотела убрать звук, но потом подумала: а вдруг это наконец мастер золотые руки? И нажала «разговор».
– Евгения Леонидовна? Мовсесян!
– Вардан Георгиевич? – в полусонном состоянии она не сразу вспомнила его имя-отчество.
– Я разговаривал вечером с Ангелиной Марковной.
Женя потерла глаза и покрутила головой, чтобы взбодриться:
– Случилось что-то?
– Нет. Не с ней.
– А с кем?
– Вы можете не перебивать?
– Да, простите.
– Она сказала, вы читали дневник Константина. И даже пересчитывали страницы. Одной недосчитались.
– Вы ее нашли?
– Только что, в справочнике. Константин сам ее вырвал, это было письмо мне, но он его не закончил. Я его вам зачитаю, если вы, в свою очередь, пообещаете мне одну вещь.
– Какую?
– Подумайте как следует.
– Постараюсь. Напрягу все извилины, сколько ни есть. Вы удовлетворены?
– Вы себя ведете...
– Знаете что?! Я вам не Константин, я садиться себе на голову не позволю! В гостинице вы не были изысканно вежливы, а теперь ни с того ни с сего звоните в двенадцать ночи. Это я вам понадобилась, а не вы мне. Поэтому впредь извольте выбирать слова. А для начала потрудитесь извиниться. – Женя сделала паузу. Мовсесян тоже молчал. – Ну! – добавила она требовательно. – Я жду.
– Я согласился помочь вам только из уважения к Георгию Аркадьевичу...
– Не из уважения к Воскобойникову вы звоните в такое время. И вы не извинились.
– Хорошо, я приношу свои извинения.
– Хорошо, принимаю.
– Но все-таки дайте себе труд подумать: для чего и для кого вы стараетесь. Для убийц – вольных или невольных – или жертв? Пока вы заняты своим расследованием, Development Comp.Inc. почему-то чувствует себя преспокойно и исподволь готовится замять дело. Вам это не кажется странным? Кому на руку ваше расследование?
– Я Ангелине Марковне все объяснила, уверена, она вам передала мои слова во всех подробностях. Вы хотели прочитать мне предсмертную записку Константина.
– И уже почти передумал! – повысил голос Мовсесян. – Слушайте:
На этом все обрывается. Полагаю, комментарии не требуются?
– Там дата есть? – спросила Женя. – Константин все записи в дневнике датировал.
– Нет тут никакой даты. Но я уверен, Константин написал это перед смертью: 17-го утром или 16-го вечером.
– А я не уверена. В чем я с вами согласна – это действительно письмо, а не тезисы покаянной речи, которую он вырвал, не закончив. Иначе там стояла бы дата.
– Призываю вас снова: подумайте, кому выгодно ваше расследование! – сказал Мовсесян вместо «до свидания».
Часть третья
1
Надо меньше пить или почаще с кем-нибудь спать!
Гордеев проснулся от какого-то странного звука, но глаза открывать не стал. Судя по ощущениям, было довольно раннее утро. Вчерашние воспоминания обрывались попыткой найти вход в метро, ключи от машины остались в куртке. Наверное, вход он все же нашел. Или поймал тачку. Непонятно, правда, чем расплатился, если и деньги тоже остались в куртке... Вообще-то, мог часами... А может, попался сердобольный водила или добрая бабушка пропустила мимо турникета... Метро все-таки или машина? Значения не имеет, но интересно... А ведь как отрезало, даже никаких намеков на воспоминания.
Мягко, тепло, одеяло до подбородка, значит, не в канаве, не в вытрезвителе и не в обезьяннике. Тело вроде слушается, голова варит, значит, все хорошо, не убили, не ограбили, не забрали в милицию до
