— На наркоте, например, на двести двадцать восьмой? — с легкой издевочкой в голосе подсказал Гордеев. — Которую сами же и подбросите, да?
— А я б на твоем месте, Юрочка, не острил, нет у нас, к сожалению, нынче в Уголовном кодексе статьи за недонесение, но зато есть — за сокрытие информации об опасности, как это тебе прекрасно известно, господин адвокат. Двести тридцать седьмая, родимая. По тебе плачет…
Гордеев набычился, а Грязнов рассмеялся:
— Не смотри на меня так грозно, это я нарочно разыгрываю тебя, чтоб ты нос не задирал, будто лично доставил нам преступника на блюдечке. И еще чтоб ты не цапал своими адвокатскими лапами мою доблестную милицию. Ну есть у нас отдельные недостатки, их много, я сам про них знаю, а что творится у вас, в адвокатуре? Это же — гнездо! Это же… подскажи, Саня!
— Я, между прочим, в силу своих морально-этических обязательств перед собственной профессией обязан хранить тайну клиента, не забывай об этом, Вячеслав Иванович. — Похоже было, что Юрий все-таки обиделся.
— Эка завернул! — продолжал смеяться Грязнов, подмигивая всем остальным. — Этика у них своя, понимаешь!.. А кстати насчет преступника. Ты что выяснил, Володька?
— Все вроде сходится, но вообще-то я не хотел бы на ходу. Разговор получится не короткий. — Поремский с сомнением посмотрел на бутылку, полагая, что, поскольку в доме мужики одни, вполне возможно продолжение. А там какая уж информация!
— Если ты по этому поводу, — Турецкий показал на опустевшую бутылку и поставил ее к первой, возле мусорного ведра, — то все, больше в доме ничего нет, а в магазин я не побегу.
— Нет, Юрка, ты понял, как он нас принимает? — не совсем трезвым голосом проговорил Грязнов. — Я так думаю, что, наверное, не сильно уважает. А ты как думаешь?
— Я думаю так же, как ты, Вячеслав, — в тон ему ответил Гордеев. — Вон и закуски тьма остается. Даже жалко как-то… А может, сами сходим? Вот допьем это и сходим? — Он посмотрел на просвет свой стакан.
— Нет, давай сделаем лучше. Допить — это само собой. Но мы не пойдем, а поедем. Зачем же у меня внизу машина?
Поремский вспомнил, что видел напротив подъезда Турецкого милицейскую «шкоду» с мигалкой, еще и удивился, что милиция ездит на всевозможных иномарках. Так вот, значит, чья…
— А потом? — спросил Гордеев, зевая.
— А потом мы поедем к тебе, тяпнем по маленькой, и ты ляжешь спать. А я поеду к себе домой. Но не раньше чем Володька нам расскажет… Впрочем, тебе наверняка неинтересно будет. — Он хлопнул Гордеева по плечу.
— Почему? Я тоже следователем был! Мне интересно. Или вы считаете, что мне нельзя слышать? Ну тогда другое дело, тогда я вас покидаю. Я все сказал.
«Наверняка они выпили далеко не две бутылки, — подумал Поремский. — Сидели вроде нормально, а тут приняли еще по полстакана — и почти с катушек. Так же не бывает…»
— Слушайте, мужики, если вам интересно, то оставайтесь, послушаем Володю. Только тогда давайте на сегодня остановимся, — предложил Турецкий, чувствуя, что на кухне назревают обиды.
И народ согласился с ним.
Убрали со стола закуску, вытерли лужицы пролитого коньяка и приготовились слушать, изображая даже преувеличенное внимание.
Поремский достал свой густо исписанный блокнот и три фотографии осужденных.
Гордеев, лишь взглянув, сразу ткнул пальцем в один из них, в портрет Савина:
— Ну вот же он! Мой клиент, чтоб его…
— Спокойно, Юра, — мягко остановил его Грязнов. — Ты же за него гонорар получал. Разве можно так плохо отзываться о человеке, который тебе платит?
— Да совсем не он платил! Фонд поддержки гласности в спецорганах за него платил. А сам он только ахинею нес про то, как всем отомстит.
— Сейчас-то нам уже наплевать, — заметил Турецкий, внимательно рассматривая фотографию Савина. — А знаете, мужики, я, конечно, не врач и не психолог, не психиатр, но, по-моему, у него уже тут не все в порядке со здоровьем. Надо бы показать его специалистам.
— Потрет или самого? — спросил Грязнов.
— Лучше самого. Ну давай, Володя, не томи. Я уже вижу, ты именно тех достал, кто нам и нужен. Эти фотографии завтра же — на опознание. И в цехе, и в бригаде, и у свидетелей.
— Есть их адреса, — вставил Поремский.
— И по адресам пройти. Слава, я тебя прошу. Там может быть небезопасно, нужно прикрытие.
— Уж это мы обеспечим, — хмыкнул Грязнов, тоже разглядывая фотографии. — Было б кого охранять…
— А к этому, — Поремский взял фото Зайцева, — постоянно приезжал родственник. У меня есть точное его описание и даже портрет. По всему видать, чистокровный чеченец. Назывался родственником, но я подумал, что в свете последних событий он вполне мог быть и связником. Это если в деле все-таки всерьез обнаружится «чеченский след», как о том сказано в Интернете. — И Владимир постарался максимально красочно изобразить, как шла в кабинете «кума» работа над портретом, а на плитке в это время «томился» в железной кружке «гонорар» великого художника.
Над рассказом посмеялись, но, когда Поремский достал и развернул карандашный портрет «родственника», лицо у Гордеева странно вытянулось, он даже побледнел слегка, будто ему стало плохо, и смех смолк.
— Ребята, — растерянно сказал Юрий, словно отвечая сразу на все заданные и незаданные вопросы, — я ведь отлично знаю этого мужика. Это Султан Абдурахманович Натоев. Мой клиент.
Юрий конечно же сразу узнал Султана, художник оказался действительно мастером и изобразил человека на портрете очень похожим на оригинал.
Вот тут онемели все остальные. И прозвучал только один вопрос, заданный Поремским:
— Как?
Настала очередь Гордеева рассказывать, как в его консультацию явился этот гражданин и, ссылаясь на каких-то своих знакомых, давших адвокату лестную оценку, уговорил взяться за дело своего товарища. Дело, в сущности, оказалось пустяковым, заранее выигрышным, но гонорар за это последовал более чем приличный. А этот Натоев, мужик какой-то навязчивый, настырный, попытался стать, что называется, чуть ли не другом дома. Юрию стоило большого труда, не обижая его, как-то отшить. Но тот постоянно звонит, справляется о здоровье, интересуется, не надо ли что-нибудь достать. Он служит в какой-то коммерческой фирме, обслуживающей целую сеть ресторанов. И по всему видно, что эти заведения контролирует чеченская диаспора. Вот такая интересная, как теперь начинал понимать и сам Гордеев, сложилась ситуация.
«Народ» задумался, как походя заметил с ухмылкой Турецкий.
— А есть над чем, — абсолютно трезвым голосом сказал Грязнов. — Связи-то, хлопчики, вырисовываются оч-чень любопытные. Значит, что же? Оказывается, с этой минуты мы имеем все необходимые адреса?
— Да, — подтвердил Турецкий. — Но, к сожалению, соблазнительная идея, Славка, которая, вижу, только что посетила тебя, у нас не пройдет.
— Ты о чем? — словно бы удивился Грязнов.
— Послать по указанным адресам оперов, чтобы раз и навсегда закрыть этот вопрос. Было такое желание, только честно?
— Было, а я и не собираюсь скрывать. Вот только этому Натоеву мы не можем ничего предъявить. Разве только задать вопрос: куда девался его родственник?
— А он сбежал? Вы проверяли?
— Яковлев был, разговаривал с отцом Зайцева, тот ничего вообще не знает. А сына он видел только один раз после освобождения. Тот забегал домой, чтобы взять свои вещи, в сумку побросал самое необходимое из одежды, взял у отца немного денег и уехал. Наверное, в Чечню, к родственникам, здоровье после тюрьмы и зоны поправить, там все-таки Кавказ как-никак, минеральные источники. Отец, во всяком
