он молчит?! Да скажи же хоть что-нибудь!
И он сказал:
— Я знаю вас.
— Здравствуйте! — язвительно проговорил я. — Давненько не виделись. Или вы думаете, что я вам во сне являлся в Лефортове?
— Вы бывший любовник моей жены, — сказал он.
Я чуть в дерево не врезался. Уж язык-то прикусил точно. С этими гебистами ухо надо держать востро. Еще пришибет ненароком.
— Вы что, с ума сошли? — спросил я у него.
А что — вдруг он на самом деле чокнулся в этих застенках? Всяко бывает.
— Она мне рассказывала о вас, — сообщил он. — Но я не ревную. Это же было до меня.
Интересно, что бы ты сделал, милый мой, если бы узнал, что рога твои сейчас до того ветвистые, как никогда раньше? Все-таки ты большая сволочь, Турецкий.
Мне было нестерпимо стыдно, но не стану же я признаваться в своих грехах до срока? Какой смысл? Еще, чего доброго, даст по башке и — салям алейкум, кювет! Давно в этих краях катастроф не наблюдалось? Вот и мы, просим любить и жаловать.
— Давайте сменим тему, — предложил я.
Ага! Начинай развешивать уши, Турецкий. Щас он начнет тебе выкладывать местонахождение двух симпатичных чемоданчиков. С атомными бомбами.
— «Жучков» нет? — невинно, я бы даже сказал — наивно, спросил он.
Я молча покачал головой. Неужели и вправду начнет рассказывать?
— Зачем вам знать, где груз? — внезапно спросил он. — Кто много знает — много плачет.
А действительно, подумал я, зачем мне это? Мне, конкретно Александру Турецкому, — зачем?
— Если я правильно понимаю, — продолжал он, — вам необходимо как можно больше узнать об организации под названием «Стратегическое управление». Не так ли?
— Так, — коротко ответил я.
— Вот и хорошо, Александр Борисович. Что вы собираетесь делать в этом направлении?
— Для начала я спрячу вас так, чтобы никто не нашел, — ответил я.
— Зачем? — не понял он. — Какую пользу я могу принести, если буду прятаться?
Я ответил так, как думал:
— Не задирайте нос, но вы сейчас, на данный момент, являетесь национальным достоянием. За вашу голову противная нам сторона отдаст любые деньги. Не потому, что ваш груз дорого стоит, а потому что дорого стоят их покой и безопасность. Для них вы являетесь угрозой пострашнее вашего груза. В то же время те, против кого они действуют, то есть законное правительство и народ, тоже весьма высоко ценят вашу голову. Я имею в виду, что ценили бы, если б знали о вашем существовании. Но вы, я уверен, к популярности не стремитесь. Характер выбранной вами профессии отвергает подобную мысль. Не так ли?
— Так, — согласился он. — Но, боюсь, от популярности мне никуда не деться.
— Да?! — я был неприятно поражен. — И почему, позвольте полюбопытствовать?
— Потому что единственное, что мне может помочь, — это полная и безусловная гласность. Мне нужно связаться с журналистами, причем самыми известными.
— Например?
Он пожал плечами:
— Ну не знаю. Манкин?
— Слишком амбициозен, — высказал я вслух свое личное мнение.
— Быковский.
— Слишком молод.
— Холодов был еще моложе, когда его убили, — напомнил Аничкин.
— Быковского никогда не убьют, — категорически заявил я. — Самое большее, на что он способен, — выматериться на страницах газеты и заявить, что это народный фольклор.
— Соколов?
— Не знаю, — мне вдруг надоело это перечисление знаменитостей. — Вообще я думаю, что гласность в этом деле может быть применена только в самом крайнем случае.
Он повернул голову и с интересом посмотрел на меня.
— То есть вы хотите сказать, — осторожно подбирал он слова, — что у нас есть и другие пути?
— Совершенно верно.
— Тогда повторяю вопрос: что вы намерены делать, чтобы разоблачить Стратегическое управление?
Слишком лобово выражается, подумал я, но понять его можно: все-таки не из санатория человек вышел.
Однако вопрос требовал четкого ответа.
— В первую очередь я хочу вас спросить вот о чем: какие отношения связывали вас с председателем Национального фонда спортсменов Федором Борисовым?
Он как-то странно икнул. Я ожидал нечто такое, знал, что вопрос для него будет неожиданным, но подготавливать его не имел ни малейшего намерения. Пусть не думает, что в Генпрокуратуре сидят лохи, которые будут плясать под его дудку. Пусть под нашу пляшет. А то вообразил себя национальным сокровищем!
Я молчал и смотрел на дорогу. Мы уже выезжали за пределы Москвы.
— Вы его арестовали? — спросил он наконец.
— Борисов был убит на больничной койке, — сообщил я и вкратце пересказал все, как было. Разумеется, умолчав о ключе.
Потом я взглянул на него и увидел, что лицо его стало совершенно белым.
Он встретился со мной глазами. Взгляд у него был такой, словно ему только что Президент страны лично сообщил, что через четыре с половиной минуты он нажимает кнопку и начинает ядерную войну. Я просто содрогнулся от этого взгляда.
— Все пропало, — прохрипел он. — Все полетело к черту.
— Не думаю, — успокоил я его.
— Вы же ничего не знаете! — громко простонал он.
— Сказать, что я всезнайка, было бы преувеличением, — заметил я. — Но сказать, что я совсем уж ничего не знаю, — это, видите ли, другая крайность. Кое-что мы все-таки знаем, уж поверьте.
Он не усмехнулся — он оскалился. Настоящий Фредди Крюгер.
— Вы даже не представляете, как много вы не знаете, — в отчаянии сказал он.
— А вы не представляете, как вы ошибаетесь, — ответил я этому жлобу.
Что-то в моем голосе его насторожило, и он аж встрепенулся. Он выпрямился и стал бесцеремонно заглядывать мне в лицо, надеясь прочитать на нем подтверждение вспыхнувшим своим надеждам.
— Вы нашли его? — дрожащим голосом спросил он, и я был уверен, что сейчас он молится про себя: «Господи, сделай, чтобы это было так!..»
Я вспомнил, из-за чего он переживает, и мысленно выругал себя: перестань издеваться над человеком, Турецкий, не будь скотиной. Ведь, по существу, этот человек сделал то, что на его месте сделал бы не каждый. Он не дал атомной бомбе взорваться в твоей стране.
— Что, ключ? — небрежно откликнулся я. — Конечно, нашли. А вы сомневались?
Из него словно воздух выпустили. Он протяжно простонал и словно обмяк на сиденье.
— Спасибо, Господи! — истово произнес он.
А нам с Грязновым? Впрочем, это мелочи.
Через два часа мы приехали к деревенскому домику Грязнова. К вечеру подъехал сам Грязнов и сообщил, что, хотя к Денису нет никаких претензий, он не приедет — слишком опасно. За племянником могли следить. Я потребовал привет от Меркулова. Грязнов его зажилил.
