могла взять запасной ключ от него? Он же в связке у горничной в кармане должен был находиться?
– Должен. Но вышло не так. Я как раз очень удивилась, когда сегодня Тамара Васильевна рассказала мне, что он лежал отдельно, в ящике. Может быть, случайно веревочка развязалась и он остался там? Тамара Васильевна тоже не помнила. А еще она сказала, что никто, ни милиция, ни наша служба охраны, ни она сама, не обратил на это внимания. И никто ничего не сказал.
– Да, конечно, – кивнул Щеткин. – А когда она вам рассказала про это убийство, у вас, Настя, не возникло никаких подозрений относительно Анатолия Марковича?
– Нет, конечно! – Глаза у нее снова испуганно округлились. – Да и как же он бы смог это сделать? И зачем?!
– А вот в этом мы как раз и собираемся разобраться. Но я больше не стану вас мучить вопросами. Мне с вами все ясно. – Он улыбнулся. – На прощание один дружеский совет хочу дать. Вы уж как-нибудь поосторожнее будьте с такими вот мужчинами из северных мест. Подведут под монастырь, и сами не заметите. Вы ему – добро, а он вам – свинью. Как в данном случае. А теперь пойдемте, вы прочитаете то, что я записал из ваших ответов, и постарайтесь потом их придерживаться, чтобы не притянуть к себе беду. Читайте быстро и распишитесь на каждой страничке.
Выходя из бельевой, он еще раз огляделся, остановил взгляд на кушетке напротив небольшого окна. Понял, что Настя увидела этот его взгляд, поняла, о чем он подумал, и... покраснела. Хотя уж дальше, казалось, и некуда. Да что ж это она такую невинность-то изображает? Ну, грешишь – и греши себе на здоровье! Чего ж без конца краснеть-то? Ох, чудачка...
И, пока Настя читала вопросы и свои ответы, Щеткин добавил ей, что скорее всего сюда, в гостиницу, еще нагрянут следователи из прокуратуры, чтобы допросить ее, а может быть, даже и к себе вызовут, но бояться не надо. Отвечать следует только так, как уже отвечала ему. Кстати, и о том, что он уже допросил ее, она тоже может им рассказать. Но на какие-либо интимные свои отношения с тем мужиком не ссылаться ни в коем случае. И про бельевую – ни слова. Где ночевал, неизвестно. Иначе не только уволят, но еще и постараются «привязать» ее к этому убийству в качестве соучастницы, которая активно способствовала совершению тяжкого уголовного преступления. А это – тюрьма!
Щеткин прекрасно уже понимал, что не раскроют местные сыщики это убийство. А вот они с Сашкой могут это сделать. Но при одном непременном условии, что местные не будут им мешать. А сами хотят барахтаться, ну и пусть барахтаются...
Всего этого Петр, естественно, не сказал Насте, зато фактически продиктовал ей целую инструкцию, как вести себя и что отвечать, если спросят. Почему он это сделал? Так он, едва увидел эту женщину, сразу почувствовал к ней откровенную приязнь. И немного позже, после первых ее ответов и уточнений, четко увидел главное: местные правоохранители с большой охотой сделают ее «крайней» в этом деле. Вот уж кому будет все категорически ясно! И разбираться с ней особо не станут. Тут же нарушений служебной инструкции – целый вагон и маленькая тележка. Ну наверняка, Алексей еще усомнился бы... А оперы? Каков, говорят, поп, таков и приход. Какой у них начальник Главного управления, таковы, вероятно, и его подчиненные. Не докажут, так выбьют...
А вот женщина будет крепко и без всякой надежды на справедливость наказана, если не воспользуется его советом. За что? Да за доброту свою... За то, что баба она и способна жалеть еще кого-то. Просто незамужняя, хорошая баба, которую черт сподобил жить именно здесь, в родном городе и в родной стране, где ни у нее, ни у той же Тамары Васильевны не было, да и не предвидится в будущем никаких сияющих перспектив...
В нижнем холле Петр подошел к газетному киоску – посмотреть местную прессу, Наверняка чего-нибудь уже успели «сочинить». И услышал громкие голоса, один из которых был ему знаком. Держа раскрытые «Воронежские Ведомости» перед собой, Щеткин обернулся и увидел старшего следователя Шипилова и с ним незнакомого капитана милиции. Вспомнил, что первым здесь опрашивал обслуживающий персонал капитан Митрохин, из районного отделения, что ли. Наверное, этот капитан им и был. Не обратив на Щеткина внимания, они бодро прошли к лестнице, минуя лифт, и потопали наверх.
«Ну, держись, Настя... – мысленно „перекрестил“ ее Петр. – Сейчас все – в твоих собственных руках...»
Глава пятнадцатая
НА РИЖСКОМ ВЗМОРЬЕ
На взморье было холодно. Штормило.
Пронзительный ветер разбрасывал в стороны полы плаща и взвихривал волосы, Турецкий придерживал их ладонью. Дышалось с трудом. Побаливало в груди, как бывает, когда ты долго сидишь в согнутом положении, навалившись на стол, а потом пытаешься резко распрямится. Но болело не от физического напряжения или усталости. И вообще, не мышцы болели, а где-то под сердцем. Или, скорее, над ним. Да чего там гадать, ясно же, по какой причине.
Только что закончился разговор с Еленой Георгиевной, матерью Эвы. Божья старушка, хотя далеко не одуванчик, уже получила уведомление о трагическом происшествии, жертвой которого в далеком отсюда, от Рижского взморья, городе Воронеже стала ее дочь.
Приехавший к ней Александр Борисович был уверен, что его ожидает в лучшем случае судьба всех вестников несчастий, с которыми еще с древнейших времен поступали одинаково – отрубали головы. А в худшем, если и такой вариант предусмотрен в уголовном законодательстве, – отводилась тяжкая роль непосредственного виновника смерти тех, кому он приносил горькую весть. В данном случае не только подозреваемого в гибели дочери, но и обвиняемого в смерти ее матери. Только такой исход и рисовался перед ним. Но... надо было держаться до конца.
На его счастье, если таковое уместно поминать в данной ситуации, старушка оказалась гораздо крепче характером да и здоровьем, чем он предполагал. Вероятно, она уже знала о нем от дочери – слышала и однажды, кажется, видела – в один из его приездов в Ригу. Когда они с Эвой на минутку забежали к ней домой, спасаясь от сумасшедшего ливня. Поэтому и встретила она его без воплей и слез, заламывания бессильных, старческих рук и каких-либо обвинений.
А что ей оставалось, если вдуматься? Елена Георгиевна сама заговорила об этом несколько позже. Сказала, что когда ей позвонили и сообщили, она почему-то сразу поверила, что это не обман. Почему? Живет долго... Ночь не спала, а утром поняла, что случившегося уже не исправить и надо исполнять свой долг – дочь предать земле, рядом с могилой Теодора, где и ей самой тоже уготовано законное место. И продолжать хранить память о любимых, нести дальше свой крест, пока силы не оставили, и Господь еще направляет...
Она не думала о тяжкой, голодной старости. Благодарение Богу, Эва хорошо работала и очень хорошо зарабатывала. Она была славной девушкой, доброй и нерасточительной. Но так и не нашла своего женского счастья, не вышла замуж, хотя предложений было немало, может быть, хранила что-то в себе, какую- нибудь тайну, которой так ни с кем и не пожелала делиться, даже с родной матерью.
Елена Георгиевна полулежала в глубоком, видно, еще довоенном, а может, и дореволюционном кресле и медленно говорила. А Турецкий скорчился на маленькой скамеечке возле ее ног и молча слушал эту странную, мертвенно спокойную исповедь. Он, наверное, впервые увидел такое горе – не громкое, отчаянное, взрывное, испепеляющее душу, а почти невидимое и неощутимое, после которого остается только пустота. Полная и окончательная. И никакие слова утешения, никакие обещания типа приезжать, помогать и прочее не были нужны. Более того, любые попытки моральной поддержки казались неуместными, даже неприличными – своими попытками что-то сгладить, как-то скрасить, чем-то успокоить, а в общем, тихо обмануть.
Но об одной детали следствия все же позволил себе упомянуть Турецкий. Он считал, что в любом случае Елене Георгиевне нужно обратиться к толковому адвокату, который смог бы защитить ее права после гибели дочери. И такой адвокат у него был, с ним Александр Борисович как раз собирался сегодня же встретиться. Это его бывший коллега, перешедший в адвокатуру и имеющий теперь свое адвокатское бюро, расположенное здесь же, поблизости, в Майори.
Старушка отреагировала индифферентно – ни да ни нет. Впрочем, скорее, может быть. Надо будет и это иметь в виду, напомнил себе Турецкий.
Единственное, что ей твердо пообещал Александр Борисович, это похоронить Эву достойно. И старушка кивнула ему со слабой улыбкой. Поверила в реальность исполнения обещания. А затем она потеряла
