поднялись наверх, в поселок.
Машков уверенно шел впереди, и скоро они подошли к рубленному из толстенных бревен дому с небольшой застекленной верандой. Постучав, Машков толкнул дверь и вошел, кивком приглашая следовать за собой. Из-за стола поднялся чем-то отдаленно напоминающий Славу Грязнова человек — крепкий на вид, стройный и даже с легкой рыжинкой в волосах. Из-под пышных его усов торчала папироса.
— Здравствуйте, Виктор Семенович, — протянул руку Турецкий и представился сам.
— Знаю, знаю, — хрипловатым баском откликнулся полковник. — Ну прошу садиться. Хотите тут или в дом пройдем? Тут будет попрохладней и курить можно, ежели хотите. А в доме хозяин не очень уважает.
— Давайте здесь, — охотно согласился Турецкий, сел на предложенную мощную табуретку и достал из кармана плаща сигареты с зажигалкой.
— Ну что скажу, — начал Виктор Семенович, — здесь он, Молчанов-то ваш. Владимир Иванович. Вон в доме напротив проживает. У Афанасьева, егеря местного. Он и прежде здесь частенько бывал. Не новичок в наших-то краях. Охотник хороший. Оттого и приезжает. Сами к нему пойдете или компанию составить?
— Давайте сначала попробую сам. Ну а уж если не выйдет разговор, тогда вашей помощи попрошу.
— Пойдемте, провожу, — просто сказал Никитин и встал. — Посиди пока, Михаил, — кивнул Машкову.
Они медленно прошли по улице, на которой все дома стояли по одну сторону, словно в шеренгу, и у следующего дома, такого же мощного, как тот, где расположился Никитин, остановились.
Вон он, дрова колет, — показал на высокого худого человека, сноровисто размахивающего топором, Никитин. — Идите смело, собака у них на цепи. Гавкнет пару раз и успокоится.
Турецкий решительно шагнул к приоткрытой калитке.
— Хозяева! К вам можно? — крикнул громко.
В ответ, как и говорил Никитин, дважды лениво рыкнул пес и, загремев цепью, снова улегся в своей будке. Молчанов не откликнулся, продолжая с удовольствием колоть дрова.
Турецкий подошел поближе, помахивая кейсом, и остановился в двух шагах, наблюдая. Наконец Молчанов боковым зрением обнаружил постороннего, с маху вогнал топор в колоду и выпрямился, вытирая рукавом потный лоб.
— Вам кто нужен? — спросил не очень дружелюбно, и голос его был резок и неприятен.
— К вам я, Владимир Иванович. Следователь из Москвы.
— А какие у вас могут быть ко мне дела? — сказал он с вызовом. — Я разве натворил чего в столице-то?
—Да в общем, как вам сказать? Натворили, можно и так.
— И где же это случилось? — с насмешкой спросил он. — Позвольте узнать?
— В гостинице «Россия», где был убит ваш помощник, а вы, сославшись на высокие инстанции, ввели следователя в заблуждение и сбежали, не дав необходимых показаний. А ведь это статья сто восемьдесят вторая — отказ или уклонение свидетеля от дачи показаний. До шести месяцев исправительных работ. Или штраф. Но это уж суд решит.
Одну минуточку. Я дал все необходимые показания... Их записали, чего еще? Какие ко мне могут быть претензии? Там остался мой человек с моим прямым указанием отвечать на все вопросы. Чего вам еще от меня надо?
— Ну, Владимир Иванович, — улыбнулся Турецкий, — не можете вы давать следствию ни прямых, ни косвенных указаний. И вопросы вам будут задавать до тех пор, пока это нам необходимо. А вы противопоставили себя закону... Вот я и прилетел сюда, чуть ли не на край земли, за вами... — Турецкий сделал паузу и добавил: — Следом. Кстати, даже на моей памяти не раз бывало, когда свидетеля приходилось задерживать и доставлять к следователю, извините, под конвоем. Вот и в данном случае высказывались соображения об объявлении вас в розыск.
Если бы приезжий следователь орал и ругался, Молчанову было бы легче. Такой матерный диалог его бы устроил больше — поорали, остыли, договорились. Что они, следователи, не люди, что ли? Всем жрать охота, а часто не на что. Вот и... предмет договора. До сих пор, во всяком случае. А этот — какой-то иезуит, что ли? Говорит с подковыркой, с улыбочкой, спокойненько, и ведь не врет же, сукин сын, и арестовать может, и в вагонзаке в Москву доставить... И статью навесить... Ну насчет исправительных работ — кто ж ему позволит! Штраф — черт с ним, это пустяки, каким бы он ни был. Но вот пока дойдет до него!
Понимая слабость своей позиции, Молчанов решил больше пока не задираться, а постараться кончить дело миром. Тем более что тут, на Байкале, и природа сама к тому располагает, и запасы в леднике у приятеля-егеря, ну да и напиток мужской, от которого дух перехватывает, на таежной панацее настоянный.
Ну что ж, как говорится, — всем своим видом демонстрируя, что сказанное его убедило, вздохнул Молчанов, — тогда, раз уж вы проделали столь долгий путь, не буду вам мешать исполнять закон. Берите меня и спрашивайте. Все отвечу как на духу. Ничего от вас не утаю... А это, значит, вы нынче на «Орионе» прибыли?
— Да, — согласился Турецкий. — Ну раз мы с вами, наконец, поняли друг друга, разрешите представиться: следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации Александр Борисович Турецкий.
Молчанов очень выразительно отреагировал на «особо важного», мимикой подчеркнув свое уважение к птице столь высокого полета.
Они расположились на такой же утепленной веранде, как и в том доме, где остановился Никитин. Видимо, дома в этом поселке строили по одному удобному, годами и опытом выверенному проекту. Летом здесь в зависимости от желания можно сделать и тепло и прохладно, а зимой очень удобно использовать для хранения продуктов.
Уселись за самодельным, рубленым столом на такие же громоздкие табуретки. Тщательно соблюдая все необходимые формальности, Турецкий предупредил об ответственности, задал первые общие вопросы и перешел к личности Григория Овсянникова, бывшего теперь помощника Молчанова. Кто он, что, имел ли причины ожидать нападения и так далее.
Владимир Иванович послушно ответил на все вопросы, но было заметно, что думает он совершенно о другом и отвечает механически, соблюдая максимум возможной в его положении вежливости.
Наконец на каком-то очередном вопросе, заданном Турецким размеренным, немного занудливым тоном, он не выдержал и взорвался:
Да что вы все не про то! Что вы мне тут всякую хреновину, понимаешь!
Турецкий переждал эту нервную вспышку и спросил по-прежнему размеренно и сухо:
— У вас есть что добавить?
— Ну а я про что? Я уж там, в «России» — будь она трижды проклята! — талдычил вашему следователю, что не Гришу должны были убить, а меня. Просто ошибка у них вышла! Вот поэтому я и... того...
— Что ж, давайте рассмотрим и эту версию. Итак...
Молчанов, злясь на себя и на следователя, потратившего уйму времени впустую, поскольку все, о чем он расспрашивал и записывал в протокол, было, по мнению Владимира Ивановича, никому не нужно. И он признался, в чем раньше не мог сознаться самому себе и тем более произнести вслух. И Турецкий представил страх, смертельный ужас, который он ощутил, увидев убитого помощника. Нет, не помощника вдруг обнаружил полулежащим в кресле Владимир Иванович, а самого себя — бездыханного, с огромным багровым пятном крови на серой шерстяной рубашке... Именно этот ужас, лишивший его разум всякой логики и погнавший его в буквальном смысле на край света, он и не мог понять в себе. Что, покойников мало повидал? Или не приходилось принимать крайних мер, убирая с дороги конкурентов? Не в пансионе, поди, благородных девиц и не в белых перчатках дела нынче делаются...
Турецкий стал дотошно, шаг за шагом, докапываться, откуда была у Владимира Ивановича такая уверенность? Да каковы причины, которые могли привести к столь плачевному итогу? И неужели все это результат пресловутой конкурентной борьбы? А как же партнеры? Кстати, если они есть, то кто? Какие
