– Расскажите все, – обратилась Лада к Людмиле.
– Она же меня возненавидит, – шепнула та ей на ухо.
– Неужели!
Но Денис взял все в свои руки:
– Видишь ли... Как тебя зовут-то?
– Женя.
– Видишь ли, Женя. Одному человеку очень нужна твоя помощь...
– Мужчине, – добавила Лада.
– Да ну! – прыснула Женя.
– Ты слушай внимательно. Этот человек находится в эмоциональном шоке. Ничего не помнит, не узнает своих детей. Чтобы его вывести из этого состояния, он должен испытать какое-то очень сильное потрясение...
– Клин клином вышибают, – перебила его Женя.
– Именно. А этот человек когда-то очень давно любил твою маму. Но почему-то подумал, что она умерла. Он не знает, что она жива, до сих пор.
– А че это он? – выпучила глаза Женя.
– Ну так жизнь сложилась. Так вот, для него потрясением будет, если он увидит перед собой ту девочку, которую когда-то любил, живой и невредимой. Но твоя мама уже не похожа на ту девочку, которой была...
– Это точно. – Женя окинула мать критическим взглядом.
– Зато ты похожа, – напомнил Денис. – Поможешь нам?
– Так че, я должна перед ним вместо матери предстать?
– Угу.
Женя почесала затылок, но думала недолго.
– Ну и ладно. Мне не западло человеку помочь.
– У вас очень хорошая дочь, – жестко произнесла Лада Людмиле.
Та молча опустила голову.
19
– Как ты думаешь, почему этот Сева подставил Мишина? – сказала Лада, когда они ехали в больницу.
Денис даже вздрогнул и посмотрел на нее с некоторым испугом.
– Мысли читаешь... Я тоже сейчас об этом думаю. Если выяснится, что этот Парфенов сыграл потом в жизни Мишина некоторую роль...
– Можешь не сомневаться, – перебила Лада, – уже ведь ясно, что сыграл, да еще какую – такое потрясение испытать...
– Нет, я имею в виду, если окажется, что они потом еще пересекались и имели какие-то отношения, то это может значить только одно: что он, Всеволод Парфенов, делал все это с дальним прицелом, он имел над Мишиным некую власть.
– Ладно, не будем забегать вперед, – снова оборвала Дениса Лада. – А то я уже нервничать начинаю. А пока что не с чего.
...Мишин сидел на кровати. Он походил на человека, который плохо слышит, – он как будто был одурманен и с трудом воспринимал окружающий мир. Он теребил в руках уголок простыни и что-то негромко бормотал или напевал.
– А он не псих? – спросила Женя у Дениса.
– Это последствия шока.
– Он со мной ничего не сделает?
– Возможно, он даже не обратит на тебя никакого внимания, – вздохнул Денис. – Но ты не волнуйся, я рядом. Давай подержу твой букетик.
– Нет. Это я специально для него собрала. – Она сжала в руке несколько ярко-желтых и бордовых кленовых листьев. – Как его называть?
– Коля, – ответил Денис. – Ну давай, смелее.
Девочка шагнула по направлении к нему, остановилась и обернулась на Дениса:
– Что, так прямо и называть – Коля?
– Да.
– Я... не могу. Он мне в отцы годится.
– Вот же ж, какая вежливая! – не удержался Денис. – Он ровесник твоей матери, а ты сейчас выступаешь от ее лица. Поняла?
Она медленно подошла к его кровати.
– Привет, – тихо сказала она.
Мишин продолжал сидеть все в той же позе.
– Помнишь меня? Я же... тьфу ты, Люда.... Я Люда, Коля.
Ноль внимания, ноль реакции. Она обернулась на Дениса. Тот сделал ей жест рукой, мол, будь посмелее.
Она кивнула головой.
– Можно я присяду рядом? – Она уселась рядом. – Что это у тебя, простыня? Зачем ты ее теребишь? На лучше вот, смотри, какие листья, я специально для тебя собирала, – она протянула ему букет.
Мишин отрешенно посмотрел на него. Тогда она взяла его руку и вложила листья в нее. Он уставился на листья.
– Красивые, правда? Я вообще люблю осень. Она такая грустная и непонятная... Как ты... Коленька. – Она гладила его руку.
Мишин долго смотрел на это, потом его взгляд поднялся вверх по руке, к Жениному лицу. Она удивленно посмотрела на него. Он не отрываясь смотрел в ее глаза.
– Ну что ты на меня так смотришь? Узнаешь?
Денис успел заметить, что взгляд Мишина словно изменился, стал осмысленнее. В его глазах вдруг мелькнула растерянность.
– Привет, Коля! – Она робко улыбнулась.
Мишин вздрогнул. Грязнов с напряжением и с надеждой следил за происходящим. И тут Женя начала плести всякую околесицу:
– Мне химичка двойку вчера влепила. Ну да, ну не сделала я домашнего задания, ну поставила ты мне двойку и успокойся! Че орать-то? А она у нас вообще бешеная, истеричка. А мне так обидно стало. Я ей и говорю, что она не имеет права на меня орать. А ей хоть бы что! Подлетела, схватила мои вещи и за дверь выкинула. Вот дура, а?! Я маме рассказываю, а она мне говорит, что я сама виновата. Ну никакой поддержки! Маме вообще плевать! Я ушла на улицу и ходила под дождем. Целый вечер, представляешь. Ой, а ты чего плачешь? Тебе меня жалко, да? Мне самой себя жалко. Ну хватит! А то я сейчас тоже расплачусь! Лучше давай на листья смотреть, они успокаивают. Эх, была бы я такой же красивой, легкой и беззаботной, как этот листок.
Плечи Мишина содрогались в немом плаче, по щекам текли слезы. Он смотрел на Женю и гладил своей рукой ее щеку. Женя сначала испуганно дернулась, но потом поняла, что он ничего страшного не сделает. А Мишин, всхлипывая, тихонько, но очень отчетливо произнес:
– Люда, Людочка, неужели...
20
Когда настала заветная пора комсомола, без особого обдумывания и сомнений Бакатин перешел в чин комсорга класса, а потом и школы, тем самым обеспечив себе золотую медаль и безболезненное поступление в Бауманское училище, где также не сторонился комсомольской работы.
Через полгода старательной работы в комитете комсомола Бакатин открыл для себя новые заманчивые стороны невиданной доселе жизни. Оказалось, что комсомольские работники умели развлекаться. Старшее звено – уже лысеющие и обрюзгшие комсомольцы – веселилось по-крупному: с финской баней, девочками, морем выпивки и запрещенными пластинками. Днем они читали доклады на комсомольских слетах о тлетворном влиянии Запада на неокрепшие мозги отдельных представителей советской молодежи, а
