принявшая в этом деле самое активное участие. И не только советом, но и деньгами...
А еще у нее подружка славная такая была, Карина – знойная женщина, которая однажды призналась, причем не в шутку, а вполне всерьез, что мечтала стать если не женой, то хоть любовницей полковника. Надо же! Ну а до генеральских звезд госсоветника Турецкому было еще ой как не близко... Саня в ту пору исполнял должность обыкновенного старшего советника юстиции. Кажется, что вчера, а на самом деле – в давно забытой уже первой половине девяностых годов прошлого столетия... Веками оперируем уже, подумал он и хмыкнул. Увидел вопросительный взгляд жены и успокаивающе кивнул ей: мол, своим мыслям.
Так что не готов он был сейчас, пусть и временно, возглавить агентство. Не хотел. Помогать Севе – это сколько угодно, а отвечать за все про все – зачем? И потом, ему совсем не нравилось отношение к «Глории» Константина Дмитриевича Меркулова. Зам. генерального прокурора почему-то считал, что «Глория» – это нечто вроде его «карманного» агентства и он может им распоряжаться по своему усмотрению. Естественно, что Турецкому, стань он во главе ЧОПа, придется вольно или невольно придерживаться одной из двух возможных линий поведения. Либо идти у Меркулова на поводу, что в корне противоречило бы взглядам Александра Борисовича на частную розыскную деятельность, либо запретить кому бы то ни было, включая в первую очередь Костю, вмешиваться, поучать, наседать и надоедать советами. Нет, если ты хочешь помогать – помогай! Но не вмешивайся в наши дела и, ради бога, убери ко всем чертям свою пресловутую политическую целесообразность. Сами угрохали советскую власть, так нечего теперь демонстрировать ее отрыжки типа «телефонного права», субординации и экзерциции с экзекуцией! Мы сами с усами. Учите своих... Костя этого, естественно, не поймет, не примет и будет злиться. Отсюда и начнутся бесконечные конфликты. А это надо? Оно помогает работе? Ни-ко-гда!
Зато Севке проще, он отродясь к Генеральной прокуратуре не имел никакого отношения и притязания Меркулова вполне может оставить без внимания.
Это был не каприз какой-то Александра Борисовича, а тонкий, по его мнению, дипломатический ход. Чтоб и отношений не испортить с Костей, у которого всегда можно попросить помощи – чисто по-дружески, по-товарищески, а при острой нужде и возразить с достаточной твердостью: «Извини, дорогой, но давай лучше оставим Богу – Богово, а кесарю – кесарево, и – без обид» – и сохранить в то же время свое, независимое ни от каких властей лицо. А самостоятельность, то есть неангажированность ни от каких сил в обществе, собственной позиции в охранно-розыскной деятельности – это гораздо больший плюс в глазах клиентуры, чем некоторым представляется. Крепкие связи, налаженные в разных государственных и частных структурах, конечно, замечательны и необходимы в работе, но по отношению к тебе должно сразу же возникнуть еще и полное доверие клиента. А оно легче всего отдается обычно тому, кто сам объективно знает свою истинную цену. Несложная, в принципе, философия, которую можно, пожалуй, выразить одной фразой: «Не надрывайся в уверениях относительно собственной лояльности». Или, если чуть грубее, как заметил однажды известный поэт, «вынь язык из государственной задницы...». Ну да, и сразу почувствуешь себя свободным! А что?..
Турецкий заметил устремленный на него, слишком уж подозрительно пристальный взгляд жены и... нашелся: подмигнул ей со скрытым значением. И поймал-таки: Ирка смутилась, даже покраснеть вроде бы собралась. Вот и этот вопрос снят, слава богу. Тем более что Нинка сегодня, как вмиг успел выяснить у супруги Александр Борисович, когда они примчались из Сокольников домой, чтобы немедленно закрепить примирение, остается ночевать у своей бывшей одноклассницы – там у этих соплюх нынче, видите ли, пати!.. Ну а раз обстоятельства складываются именно так, а не иначе, нечего сейчас и огород городить. Завтра с утра, после более детального разговора с Семеном Викторовичем и можно будет начать, как говорится, помолясь...
Вряд ли впоследствии вернется Александр Борисович к этой мысли: начать, помолясь, – а жаль. Может, добрая молитва добавила бы отчасти серьезности в отношении расследования, за которое он взялся, мягко выражаясь, несколько легкомысленно. Под воздействием собственных эмоций, что ли?..
Глава вторая
Кое-что из дневника...
«...Какой-то бесенок сидит рядом и толкает под локоть: ты чего творишь, парень?! Да кто ж тебе позволил это делать? А если твои сумбурные записи – как ты считаешь, для себя – попадут к тому, кому о них знать вовсе и не следует? Ты подумай все-таки, как потом оправдываться-то станешь. Должностное преступление, однако, изрек бы наш друг-чукча...
Ну, думаю, думаю, отвяжись уж...
Надумал вот, что никому они, эти мои записи, не будут нужны. Даже мне самому. И вообще, не хочу я ничего писать о своей работе, а значит, и опасаться нечего. Но тогда о чем писать? И почему же так тянет?..
Вчера Сережка анекдот рассказал. Совсем древнего, одинокого старика молодая врачиха спрашивает: «Вы что же, дедушка, так всю жизнь прожили совершенно один? И к женщинам не тянуло?» А он отвечает: «Нет, теперь-то я понимаю, что тянуло, но я думал, что это ревматизм». Пересказал ночью своей девице, она безудержно хохотала, а под утро уверенно заявила мне, что от ревматизма я никогда страдать не буду. Разве что от бессонницы. Хочется многократно верить этой ее прекрасной уверенности, тем более что даже процесс нашего утреннего расставания был достоин божественной песни...
Я понял, откуда эта почти графоманская страсть к печатному слову! Оно ведь, это графоманство, обещает дать автору возможность хоть как-то обеспечить себе пусть и скромненькое, сбоку, на приступочках, но все же местечко в грядущей вечности, среди мэтров, изрекающих великие, расхожие истины. Или максимы. Среди Вольтеров и Монтеней, мать их растудыть!
А страсть к печатному слову, между прочим, в наше время самореализуется совсем легко, стоит только дойти до улицы 1905 года либо до Правды, где газетные комбинаты ждут тебя, не дождутся, Турецкий! Вместе с твоим высшим юридическим образованием! Так что торопись, пока другие не опередили... И если у тебя уже есть, что сказать... Кстати, каждый почему-то уверен, что ему есть, о чем беседовать с потомками. Какая самоуверенность, однако, – как сказал бы дядя Ваня Рультатыгин!»
Александр Борисович вспомнил: был в свое время, где-то в шестидесятых – семидесятых годах, такой главный партийный руководитель на Чукотке, «рулил» своим малочисленным народом, наверное, отсюда и фамилия. В анекдотах употребляли ее к месту и не к месту, хотя говорили, что человек он был вполне приличный – по местным понятиям. Очередное веяние времени...
Турецкий усмехнулся и захлопнул основательно потертую дерматиновую обложку толстой общей тетради, на которой была аккуратно выведена чернильная единица. Том первый! Всегда все начинается с первого слова. Даже Вселенная. Пусть звучит высокопарно, зато полностью соответствует библейскому взгляду на сущность бытия. Первая запись в этой тетрадке была им сделана в 1981 году. Четверть века стукнуло! Красота, кто понимает! Самый тот возраст, когда человек начинает задумываться о Вечности. Решил и он, по примеру классиков, начать вести дневник. Личный и тайный. Чтоб когда-нибудь, через годы и десятилетия, потомки опубликовали мысли своего великого предка и восхитились, разумеется, зрелостью рассуждений молодого человека последней четверти двадцатого столетия.
А начинающий юрист, если не изменяет память, и она по идее не должна изменять ему, как раз ту ночь провел вне дома. И, явившись на рассвете, не от Таньки, нет, она возникла немного позже, а от Катерины, вот от кого! – был полон пережитых эмоций и, естественно, мыслей, которые призывали к немедленному словесному извержению. Так и пришло это философское решение: поставить перед собой зеркало- собеседника, на которое можно запросто и откровенно, а главное, без натуги сливать любую воду. С пеной и без. Надо просто, как говорили старики, не смотреть в зеркало долго. Опасно...
Все продумал, даже способ хранения, который так и не менял с того мартовского дня. Среди тетрадей с лекциями! Кипа их, перевязанных бечевками, постоянно потом пылилась на любых антресолях, где бы ни проживал в дальнейшем Турецкий. Дражайшая супруга пару раз натыкалась на связки этих тетрадок, но внешний вид их был настолько неопрятен, а по правде говоря, и безобразен, что ничего, кроме брезгливой гримасы, у Ирки не вызывал. Что и требовалось Александру, который запретил прикасаться к его «лекциям», в которых он как бы все еще надеялся найти ему одному известные, веские формулировки. Но теперь, в связи с всеобщим семейным помешательством на юриспруденции – недавно и Нинка уже глубокомысленно заявила, что тоже «подумывает» о юрфаке. И, узнай она о папиных «лекциях», непременно сунет нос. Значит, придется дневник, представлявший собой теперь уже четыре толстые тетради, куда-то перепрятать. И основательно. Чтобы найти было трудно, а достать легко. О, задача, сформулированная предельно
