эта губернская гоп-компания догадается, за чем поедут люди, они костьми лягут, войну начнут, но вывезти материалы не дадут. Сожгут, уничтожат, все сделают так, чтоб о них не было ни слуху ни духу. А вот этого им позволить нельзя.
И Турецкий решил рискнуть, ибо нередко повторял, что риск – благородное дело.
Главная усадьба старого, давно уже развалившегося колхоза «Заветы Ильича» располагалась в заброшенной, но когда-то процветавшей деревне Горенки. Здесь доживала свой век Антонина Григорьевна, бабушка Игоря по материнской линии. Старушка жила одна, существовала, разумеется, не на сиротскую пенсию, а на те средства, что посылал ей Олег Коробов и завещал помогать сыну. Но сын уже два года находился в колонии и, как там чувствовала себя его бабушка, фактически не знал. Больше того, он даже во сне не позволял себе упоминать о ней. Ведь если бы кто из врагов отца узнал о ее существовании, ее старенький дом давно бы обшарили от пола до крыши и со злости сожгли. Возможно, что и вместе с его последней хозяйкой. Бабушка осталась теперь единственным человеком, который знал, где спрятаны компрометирующие высшее областное руководство материалы. Вот ее адрес и назвал Игорь, когда почувствовал наконец полное доверие к Александру Борисовичу. А до того, то есть практически до самой последней минуты разговора, молчал.
– Итак, рискуем, – сказал себе Турецкий и «вдарил» по газам.
Обратная дорога казалась ему короче. Не успел снова детально обдумать историю, рассказанную сегодня Игорем Коробовым, как вот он, поворот, точнее, съезд с асфальтовой трассы на грейдерный проселок, ведущий в «Заветы Ильича», как по-прежнему указывал покосившийся дорожный указатель.
Турецкий внимательно смотрел по сторонам, но больше всего в зеркальце заднего обзора – попутчиков не было видно. Может, так оно и лучше? И своеобразная охрана из числа сторонников движения «За справедливость» тоже пока нигде не засветилась, хотя вчера вечером шел о ней разговор. В том смысле, что неплохо бы иметь в критический момент нескольких крепких парней на своей стороне. Грязнов на этом настаивал, Турецкий возражал – когда одним делом занимается целый кагал, удача нередко изменяет. А в данном случае нужна была не только секретность, но и собственная осторожность. И в первом, и особенно во втором Александр Борисович уж со своей-то стороны был уверен.
Домишко Антонины Григорьевны он узнал сразу по кратким описаниям Игоря. Одноэтажный деревянный дом с декоративным балкончиком возле слухового окошка, крытый зеленой, крашеной жестью. Густой кустарник у калитки, которая обычно закрывалась на веревочку. Рядом с никому не нужным балкончиком – телевизионная антенна, может, одна на всю деревню. Вот, пожалуй, и все приметы. Сразу за углом забора – пустырь, один из тех, что прежде оставляли между соседними домами – в противопожарных целях. Вот сюда и съехал Турецкий, убрав с улицы свою машину – чтоб зря не отсвечивала.
И Антонину Григорьевну, выглянувшую на шум, он узнал сразу. Снял с калитки веревочную петлю, вошел и поздоровался. Подслеповатая старушка пригласила его в дом, когда услышала, что гость привез ей привет от внука Игорька.
Пришлось в двух словах рассказать о несчастье, постигшем семью. Нет, не сразу сказал Турецкий о гибели братьев Коробовых, не знал еще, как отреагирует старуха на такую тяжкую весть. Уклончиво заговорил о том, что они исчезли, возможно, скрываются от бандитов, от которых пострадал даже и Игорь, обвиненный бог знает в каких грехах, и он теперь находится в колонии. Два года ему еще осталось. И он очень беспокоится о здоровье своей родной бабушки.
Рассказывая о Коробовых, Турецкий представился и сам, даже удостоверение свое предъявил, но бабка лишь мельком взглянула на красные корочки и равнодушно отвернулась. Показалось, что она не понимала, кто он, зачем приехал и от кого. Или ловко делала вид – старые люди на такие уловки горазды. И когда он заговорил о документах, которые, по словам Игоря, оставил у нее его отец, она сделала совершенно непонимающие глаза и лишь пожала плечами, мол, отродясь ничего подобного не слыхала.
В общем, наступил момент, когда темнить дальше было уже нельзя, время уходило совершенно бесполезно. Кремень у нее характер или нет, значения больше не имело. Турецкий достал записку Игоря и протянул Антонине Григорьевне. Та спросила:
– Что это? От кого?
– Вы прочитайте, сами поймете.
– Дак... читать... – недоверчиво произнесла она. – А я и не знаю, где мои очки...
Она стала как-то непонятно шарить вокруг себя, наконец обнаружила очки в кармане своего же фартука, нацепила их на нос, осторожно развернула листок и прочитала, чуть шевеля губами. Потом поверх очков поглядела на гостя и сказала наставительно:
– С этого б и начинал, а то байки рассказывает... А про Олежку с Костиком я все знаю... И про Гарика – тоже. Ох, чуяло мое сердце, что нехорошие те бумажки, одна беда от них. Ну сиди, сейчас принесу...
Она вышла из комнаты и, кажется, вообще из дому. Но скоро вернулась с небольшой кожаной сумочкой, типа тех, что появились незадолго до известных всем без исключения «новым русским» барсеток. Протянула Турецкому и снова повторила прежнюю мысль, но с новым подтекстом:
– Убери ее подальше, одна беда от нее. Авось Гарику поможет.
Ох это вечное русское «авось»...
Александр Борисович раскрыл молнию, заглянул внутрь сумки. Там лежали свернутые в трубочку листы школьной тетрадки, а также несколько миниатюрных видеокассет японского происхождения. Ну, кассеты будем смотреть позже, решил Турецкий и вынул их из сумки, оставив внутри свернутую в трубочку тетрадь и еще какие-то явно вырванные из блокнота записи. Это он решил прочитать сразу, только отъехать подальше от деревни. Ну а кассеты – для них имелся толковый тайничок, оборудованный в багажнике «пежо». Пусть-ка полежат там до возвращения. Как всякий опытный человек, Турецкий старался никогда не складывать все яйца в одну корзину.
Он отъехал от деревни на приличное расстояние. Вдали, за кромкой леса, виднелись уже крыши и верхние этажи высоких домов быстро застраивавшегося окраинного района Новограда. До шоссе оставалось не больше километра, а впереди, справа, виднелась небольшая полянка перед съездом в ложбину. Может, там речка протекала или пруд был. Но все пространство с правой стороны заросло высокими ивами. Ясно, где-то вода близко.
Вот туда и съехал с дороги Александр Борисович. Развернулся. Поставил машину носом к дороге, вышел наружу, присел на травку и расслабился.
Уже вечерело. Но до захода солнца было далеко. От близкой воды тянуло приятной свежестью. Он вспомнил, что за весь день не имел даже крошки во рту. Утром торопился и не подумал о пропитании, а после колонии как-то и аппетит пропал. Но теперь захотелось есть, а вместе с этим желанием навалилась и усталость от напряженного, в сущности, дня.
И с Игорем, пока тот не раскрылся, надо было вести осторожный и в то же время настойчивый разговор, и с бабкой этой – тоже. Хитрая старушка. Все ведь знала-понимала, а изображала из себя «глухую деревню».
Александр Борисович привалился спиной к дверце автомобиля и достал из сумочки, которую положил рядом, свернутую тетрадь. Раскрыл, перелистнул одну, другую странички и понял, что это были своеобразные дневниковые записи Олега Коробова. Видимо, это были его собственные комментарии к тем видеопленкам, что достал ему, точнее, украл Рустам Сабиров. За что в конечном счете, возможно, и поплатился жизнью. А какие другие причины могли привести его к гибели «в перестрелке», как говорил Игорь, если, по словам генералов Полтавина и Литвина, в городе давно уже не стреляют, то есть, другими словами, не происходит громких бандитских разборок. Можно подумать, что и милицию, и госбезопасность только эти факты и заботили, а на все остальное им было наплевать.
Не имея возможности посмотреть сейчас видеопленки, Турецкий пытался по записям представить, что, какие моменты общественной жизни были запечатлены на них. Но занятие это было, во-первых, скучное, а во-вторых, бессмысленное.
Правда, среди записей-комментариев попадались и короткие списки фамилий. Это были, как понял Александр Борисович, пострадавшие от «руководящего беспредела» губернские предприниматели. Против фамилий стояли и цифры – вероятно, суммы «добровольных взносов» в губернаторский фонд. Короче говоря, с этой бухгалтерией надо было разбираться отдельно, причем обязательно в присутствии человека, который бы хорошо знал не только местные условия, но и многих из тех, чьи имена фигурировали в списке.
