собственными руками человека придушить ничего не стоило.
Самого себя Николай Генрихович убийцей не считал – боже упаси! Одно дело – отдать распоряжение в абсолютно безвыходном (например, как с тем рэпером) положении, другое – самому... Брр!.. Он даже думать не мог об этом спокойно, поскольку с детства боялся крови и даже от простых прививок раза два падал в обморок...
Ираклий, оставивший машину где-то на территории, вошел в гостиную со стороны веранды, заставив хозяина слегка вздрогнуть от неожиданности... Конспиратор чертов! Дело, однако, было не в конспирации, но узнать об этом Мохнаткину предстояло несколько позже. Сейчас же, едва глянув на Шатунова, он понял, что ничего, кроме окончательно испорченного настроения, от его визита ждать не стоит: его партнер был необыкновенно мрачен, мрачнее, чем все последнее время, хотя вроде бы – дальше некуда... Тем не менее!
Не поздоровавшись, он протопал к дивану, изящно полукругом огибавшему накрытый столик с напитками, и тяжело опустился на обтянутое золотистой парчой сиденье.
– Ну? – Взгляд его маленьких, почти поросячьих глазок из-под мохнатых «брежневских» бровей был сегодня не только хмурым, но и злобным.
– Во-первых, здравствуй, – взяв себя в руки, усмехнулся Николай Генрихович. – А во-вторых, давай по маленькой, после чего и поговорим. Хотя, если честно, я тебе еще по телефону все сказал...
– А я – нет, – отрубил Шатунов. – Пить не буду – за рулем.
– Разве ты не останешься? Я думал...
– Меня не интересует, что ты думал! – оборвал его Ираклий. И вопреки только что сказанному, протянув руку, выбрал, как обычно, водку, которую плеснул в рюмку, наполнив ту до половины. После чего продолжил: – Этот гаденыш по-прежнему на свободе. Ходят слухи, что с него сняли подписку о невыезде. Догадываешься, чем пахнет?
– Хочешь сказать, менты начали копать в другую сторону, то есть... в нашу?! – Николай Генрихович от этой мысли ощутил внезапную слабость в коленях, несмотря на то что сидел в своем любимом кресле. Под ложечкой неприятно засосало, а рука сама потянулась к тюбику с нитроглицерином, который в последнее время он всегда носил с собой в кармане рубашки.
– Да не это я хотел сказать! – Ираклий поморщился, словно от зубной боли, и одним махом сглотнул свою водку. – Самим придется с гаденышем разбираться, ясно тебе?!
– Что?! – от изумления Николай Генрихович враз забыл и про нитроглицерин, и про слабость. – Господи, ты хоть понимаешь, что несешь?!
Вот так он говорил с Шатуновым крайне редко. Можно сказать, и вовсе никогда не говорил. Но и то, что он услышал, тоже выходило за всякие допустимые, с точки зрения Мохнаткина, рамки... Елки-палки, и дернуло же его, старого болвана, пойти навстречу «просьбе друга», причем исключительно из-за все тех же проклятых денег!.. Строганов был богат, в чем Николай Генрихович никаких сомнений не испытывал. Следовательно, либо доходами от театра, либо любыми иными делиться был обязан. Он что, лучше всех тут отыскался?!
Кому и почему обязан – об этом Мохнаткин никогда не задумывался. Так повелось – и все тут! Почему бы и не «пощипать» этого выскочку, ускользнувшего в свое время, если верить Шатунову, из его рук, да еще и едва ли не набившего тому морду? «Жаль, что не набил...» – неожиданно для себя подумал Николай Генрихович и глянул на невозмутимую физиономию Ираклия почти с ненавистью: чертов придурок! Он что, не понимает, что они рискуют сейчас всем своим бизнесом, не говоря о том, чем рискует лично он, Мохнаткин, если учесть Куража. Да какой, к черту, бизнес – жизнью рискуют, как минимум свободой!..
Взять себя в руки и заговорить относительно спокойно ему стоило немалых трудов.
– И как же ты предполагаешь «разобраться» со своим счастливым соперником? Главное – за счет кого и чего?! За счет себя – на здоровье, но ты, Ираклий, не сам по себе, ты...
– Заткнись! – спокойно и негромко произнес Шатунов, но таким голосом, что Мохнаткин действительно замолчал. – Как, однако, у тебя очко-то играет. – На лице Ираклия Васильевича мелькнула нехорошая ухмылка. – Интересно, перед кем оно у тебя больше взыгрывает: перед ментами или перед твоим лучшим другом Куражом?!
Николай Генрихович Мохнаткин обмер. В его мозгу вспыхнуло и взорвалось одно-единственное слово: «Знает... Знает, он все знает!..» И, словно отвечая на его мысли, Шатунов продолжил:
– А ты как думал, умник? Конечно, знаю! Давно знаю... Сотрудники твои же и донесли в свое время... Они тоже не котята слепые! И кто и за что твоего рэпера на тот свет отправил – тоже знаю, а ты не верил! – Шатунов снова нехорошо усмехнулся. – Да ты не боись, мне твои доходы от «дури» и на хрен не нужны... Мне теперь вообще ничего не нужно, кроме одного, и ты это, голубчик, сделаешь, а иначе – будь спокоен – вычислю, кого ты больше испугался! Так что зови сюда своего отморозка и соответствующие распоряжения – здесь, при мне! Где он?
– Наверху... – прохрипел Мохнаткин, у которого напрочь пересохло в горле. – Ты... Ты хочешь, чтобы он Строганова... Вслед за Марией?..
– Не смей произносить ее имя своим поганым языком! – злобно рявкнул Шатунов, и, перехватив его ставший внезапно слепым взгляд, Николай Генрихович вдруг понял: Ираклий сошел с ума. По-настоящему... Что, что делать? Как при нем дать знать Игорю, что распоряжение хозяина на этот раз выполнять нельзя ни в коем случае?!
Между тем Шатунов, прекрасно ориентировавшийся в доме Мохнаткина, обожавшего всякие прикольные штучки, дернул завитой золотистый шнур, болтавшийся возле дивана. И почти сразу – так показалось Николаю Генриховичу – вошла горничная.
– Вызывали? – Она доброжелательно посмотрела на хозяина, не предполагая, что этот властный, сказочно богатый человек в данный момент остро, до головокружения завидует ей – собственной прислуге, матери-одиночке с двумя детьми, выполняющей в его доме едва ли не самую тяжелую и грязную работу.
– Игоря позови, – сдавленно произнес Мохнаткин, стараясь не смотреть на поплывшие в сторону стены. Женщина кивнула и вышла, а в комнате повисла тяжелая пауза. Вопрос «Что делать?» повис в голове Николая Генриховича без ответа: он понимал, что любые аргументы для спятившего на покойной Машке, которую Мохнаткин, видимо, совсем не напрасно терпеть не мог с самого начала, не подействуют.
– Думаешь, я сошел с ума, – неожиданно усмехнулся Шатунов, который, видимо, за те дни, что они не виделись, приобрел способность читать чужие мысли. – Ошибаешься... Другое дело, что тебе меня, Мохнаткин, не понять по тем же причинам, по каким человеку никогда не понять Бога: умишка-то маловато, как тут поймешь?..
«Точно спятил!» – с ужасом подумал Николай Генрихович, и немыслимая тоска сжала его сердце. Зато мысли его словно вырвались из плена холодного ужаса, слух отключился от того, о чем бормотал этот припадочный псих. Он лихорадочно думал только об одном: как себя спасти... Конечно, дойди дело до ментов – слава богу, будет видеозапись, свидетельствующая о том, что вынудили его заказать Строганова под давлением. Но есть и другое – много чего... Пожалуй, на половину Уголовного кодекса потянет... И уж если Ходарковского прижать сумели... Что говорить о такой мелкой сошке, как он, Мохнаткин?!
О Кураже он и вовсе старался не думать. И по всему этому выходило одно: пора делать ноги отсюда, причем со скоростью, превосходящей, желательно, световую... Слава тебе господи, хватило у него, Николая Генриховича Мохнаткина, ума учесть и такую, самую крайнюю, возможность!..
Его мысли прервал приход Васильева, что-то дожевывающего на ходу с недовольным видом.
– Вызывали, Николай Генрихович?
Мохнаткин бросил еще один быстрый взгляд на Ираклия и, уловив в его глазах опасно тлеющий огонек, кивнул:
– Да-да, Игорь Симонович, присаживайся... – К этому моменту принятое им решение уже воспринималось Мохнаткиным как единственно возможное, поэтому и сумел заговорить твердо и спокойно, чем немало удивил Ираклия, даже не попытавшегося это скрыть. – Вот что, тут такое дело: обстоятельства наши несколько поменялись... Строганова придется убрать...
– И делать это нужно срочно! – вмешался Ираклий. – Разумеется, срочность – за отдельную плату...
Николай Генрихович, внимательно наблюдавший за Васильевым, уловил на его лице мелькнувшую и тут же исчезнувшую тень, но так и не понял, что это было: удивление? растерянность? может быть, страх?..
