– А это вы у нее спросите! Чего на меня только напали? Крайнюю нашли? У нее рыло-то больше моего в пуху. Заморочила голову людям. А теперь я отдувайся.
– Савельева часто бывала у директора?
– А я что, считала? Бывала, конечно. Да вы сами видели этот проходной двор. Заходи кто хочешь. Алексей Сергеевич чиниться не любил.
Особенной любви к Савельевой Турецкий у Нади не почувствовал, да и по всем законам женской психологии секретарша не могла не завидовать более красивой, более удачливой знакомой. Но тогда почему она не сразу навела на след Миши, или лучше спросить по-другому: почему она спустя какое-то время решилась рассказать правду? Впрочем, в чем она, эта правда, заключалась, Турецкий не знал. Неприятно было только то, что, с какой стороны ни подойди – к делу причастна Савельева, женщина, с которой его связывали близкие отношения. Турецкий многое бы сейчас отдал за клочок правды, за самую малую ее толику, но Надя сидела, ощетинившись, как дикобраз, готовый каждую минуту выпустить свои колючки к бою.
– Наденька, подумай хорошенько. Если ты что-то скрываешь, это не принесет тебе ничего хорошего: ни безопасности, ни денег. Свора освобождается от свидетелей преступления в первую очередь, а на чужом несчастье, как ты знаешь, счастья не построишь. Кстати, из кармана погибшего директора выпала нераспечатанная пачка сигарет. Так посылал он тебя за сигаретами или нет?
– Уходите! Вон! Я не буду с вами говорить! Не имеете права! Я свои права знаю! – Надя расправила-таки колючки, и злости в этой молоденькой особе оказалось гораздо больше, чем по логике вещей могло накопиться в девушке за всю ее недолгую жизнь.
Конечной вершиной этого треугольника для составления точного чертежа происшествия должен был стать Михаил Лебедев – сухощавый мальчишка восемнадцати лет со сморщенным личиком, с девическим румянцем на чистеньких щечках и лихорадочным блеском в глазах. Когда его ввели в следственный кабинет, Турецкий поразился какой-то зловещей анемичности, безжизненности, которая сквозила во всем облике этого молодого человека. Он не походил ни на отца, ни на мать – в тех бурлил энтузиазм и энергия. «Как в сказке, злой дух высосал из бедного юноши все жизненные соки и заколдовал его до поцелуя прекрасной царевны. Может, Елена и хотела стать той спасительницей, которая освободила бы несчастного от колдовских чар, – впервые за весь день Турецкий с некоторой долей теплоты вспомнил о Савельевой. – А я, ревнивый Кощей Бессмертный, пытаюсь погубить сказочную героиню».
– Что же вы, Миша, совсем не спите по ночам? – Турецкий совершенно искренне посочувствовал арестанту.
– А?… Что вы этим хотите сказать? Я не сплю, но какое это имеет значение? – Казалось, жизнь изо всех сил теплится лишь в глазах мальчика – только они сохранили подвижность и свет.
– Может, помочь чем-нибудь? В камере никто не обижает?
– Нет, моя жизнь кончена. Мне уже ничем не поможешь.
– Что так? В таком возрасте, как у тебя, любые беды кажутся предельными и вселенскими. Тебе учителя твои разве об этом не рассказывали?
– Мне уже никто не поможет, – продолжал упрямо твердить Михаил, уставившись в одну точку.
– Хватит канючить одно и то же. Расскажи о ваших отношениях с Савельевой.
– Откуда вы знаете? Не смейте говорить об этой святой женщине. Не смейте! – Юноша забился в истерике. – Я ничего не скажу. Вы, легавые, и пятки ее не стоите!
– Хватит визжать! – вышел из себя Турецкий. – Если ты такой рыцарь, так помоги своей возлюбленной – местные следователи уже готовы арестовать Савельеву за убийство твоего отца. Вот и расскажи всю правду. Спаси даму сердца.
– Я… – Губы малого тряслись. Турецкий подсунул ему стакан воды и пачку сигарет, памятуя, как много курил покойный отец Лебедева.
– Она… она не виновата… Это я… Я все сам… – Зубы Михаила клацали о стекло стакана. – Я люблю ее.
– Ну успокойся, будь мужиком. Расскажи все по порядку. Вы встречались с ней? Где?
– Когда мать обозвала Елену проституткой и пригрозила, что она будет жаловаться в отдел образования, Елена не испугалась. Она и матери сказала, что будет поступать по своей совести, а не по чужой указке. Елена разрешила мне бывать у нее дома, когда я захочу. Какие чудные минуты мы с ней проводили… Стихи читали, даже книги вслух… Булгакова, Набокова. Елена так здорово читает. Она настоящая артистка.
– А отец как относился к Савельевой?
– Он ухлестывал за ней, приставал. Он сказал мне, что я еще мальчишка разбираться в его чувствах. Он обозвал меня «змеиным отродьем»! Он хотел переспать с Еленой! Ему же только тело нужно было! Только тело! – Мальчишка снова начинал заходиться в слюнях и соплях.
– Молчать! – Турецкий, кажется, нашел подход к нервному поведению Михаила. Он вышибал его припадки резким, методичным, властным окриком. – Чего ты помчался к отцу на завод? Что произошло в кабинете?
– Я нашел у Елены, когда она вышла ставить чай, письмо. Он жениться хотел на ней. Этот грязный козел – на святой женщине. Он написал, что теперь, когда ее муж погиб, она свободна. Ему нужно было только тело!
– И ты побежал к отцу выяснять отношения?
– Да, а что мне оставалось делать?
– А Савельева не могла подложить этот листок специально, чтобы ты прочел?
– Вы – негодяй! Такой же, как все… Если бы вы знали Елену, вы даже предположить бы подобное не смогли.
«Уже знаем. И, по-видимому, предположить придется, судя по обстоятельствам, еще многое», –
