Так вот я видел самурая на полке у рыжего Сергея (так его, кажется, звали) и видел бегущим, ползущим, идущим рядом во сне… Позднее эти фантазии приобрели характер посерьезнее. Друга моего посетила идея: что бы нам самим не стать самураями? Четыре японских халата были состряпаны из гуманитарного тряпья и надеты на четверых (со мной включительно) сирот. Трое ходили в подчинении у меня – по праву авторства идеи. Мечи вырезали из фанеры и покрасили серебрянкой. Долгое время нас никто не воспринимал всерьез. Друган мой только тем и занимался, что меня утешал и со мной вместе крошил носы без устали направо и налево. Кстати, можно сказать, что это была первая бандитская группировка, нами… то есть мной организованная.
Но когда вдруг привезли и показали «Семь самураев», у всех глаза открылись, что мы не просто чучела в тряпках, а самые что ни на есть самураи, – мы обрели бешеную популярность. Желающих поступить в мою армию была тьма. Не желавшие были исключением. Сначала я выбрал только троих, из самых крепких, чтобы нас было так же, как в кино – семеро. Но потом я осознал выгоду в дальнейшем наборе. Каждый вступавший в ряды самураев должен был расстаться с какой-нибудь вещицей. Под моей кроватью (я спал на первом этаже трехъярусной койки, под двумя своими «телохранителями») скопился немалый капитальчик из игрушек, марок и этикеток. А главное – я сманил в свою армию рыжего Сергея. Или, точнее, получил его деревянного самурая. Я повесил его над подушкой, объявил реликвией и приказал всем обращаться ко мне «Хозяин деревянного и живых самураев». Я пользовался исключительной властью. Мои самураи до того увлеклись игрой, что сами предлагали идеи, как должен быть наказан предатель или дезертир. Число моей армии превысило двадцать человек. Я привык к роли господина и стал беспредельничать. Нашумело дело о старшекласснике, отнявшем мою марку с Петром Первым. Мы – совсем еще пацаны – его выдрали крапивой.
Армию расформировали, когда я отказался подчинить ее пионерской организации. Я не мог примириться с тем, что мне будет кто-то указывать. Но расформировать самураев было не так-то просто. Мои воины не сдавались без боя. Мне было даже совестно приказывать – на занятия, дескать, не ходим, учиться отказываемся, подчиняемся только самому главному самураю – владельцу деревянного… Такие приказы они читали на моем лице, мне не нужно было говорить. Когда меня забирали в другой интернат, пострадала не одна милицейская форма.
Впрочем, я, кажется, сильно отклонился от темы. Я ведь не роман пишу. Может сложиться такое впечатление, что я пытаюсь вставить в этот рассказ все, что только можно. Но нет. Я просто хотел сказать, что самураи в моем детстве не случайны. Я все-таки был самурай в прошлой жизни, хоть бы вы и смеялись надо мной.
Вернемся к моим баранам. Проговорив на кухне приличное время, очевидно дождавшись совсем позднего часа, чтобы никто не увидел, как они загружают «мамочку» в багажник, они зашевелились. Насильники отправились в спальню, где лежал труп, а остальные вышли во двор к машинам. Я слышал, как хлопали дверцы с другой стороны дома.
Еще раз убедившись, что в кухне никого нет, я вскочил на подоконник и подтянулся к открытой форточке. Нащупал щеколду, отворил окно, соскочил внутрь и закрыл его за собой. Сердце стучало, но мозги работали отменно. Первым делом нужно было решить проблему оружия. Под раковиной лежал топорик. Нет, это было бы слишком шумно. Вот что нужно! Я увидел на столе незаконченное Ингино вязание. Прекрасно. Две железные спицы. Надо было спешить. Уроды могли войти в любой момент. Хоть я и сжался в уголке за холодильником, они все равно скоро увидели бы меня. Тупые концы спиц я изогнул так, чтобы они были похожи на рукоятку. Сверху обмотал и затянул потуже кусками мокрой половой тряпки. Таким образом, я был вооружен.
Засунув одну спицу за пояс, а другую крепко зажав в правой руке, я стал осторожно продвигаться в сторону спальни. Вдруг кто-то идет в мою сторону. Я мигом бесшумно возвращаюсь на кухню… Удача. Один гад зашел в туалет и, судя по звукам, надолго там расположился. Думать было нечего.
Я подкрался к дверце, тихонько потянул на себя… Ну конечно, дверь была не заперта – ему ведь не от кого было закрываться. Когда этот срущий урод увидел меня, на его лице застыло такое недоумение, что я как-то… не знаю, как сказать… мысленно, что ли, улыбнулся. Через полсекунды вязальная спица торчала из его правого глаза, словно всегда там росла.
Над бачком висел старый халат. Я снял его и заложил им порожек, чтобы кровь из этого бегемота не потекла в коридор. Затем я закрыл дверь и подвернул незаметно снизу гнутый гвоздь, на случай, если кто-то попытается войти. Так с первым было покончено.
Я заглянул в спальню. К тому времени сердцебиение мое было самым обычным. На этот раз боялась голова. С того времени, как я залез в окно, прошло минут семь или даже десять. В общем, можно было выкурить не одну сигарету и вернуться в дом. Я говорю о тех трех, что пошли к машинам.
То, что происходило в спальне, было мне на руку. Насильники были заняты «мамочкиной» упаковкой и сидели, подставив мне затылки. Соблазн всадить им спицы сразу обоим был велик, но я сомневался, что у меня хватит сноровки. Это же нужно было двумя руками, секунда в секунду, синхронно, значит…
– Эй, Рост, ты там совсем закосил, что ли?! Хорош срать, иди работай! – вдруг крикнул один из них. Я думаю, что те, что в машинах, были костью побелее, чем эти. Хотя какая там кость… Да никакой. Говнюками они были.
– Ты меня слышишь? Рост! – Гад встал и направился ко мне, в сторону коридора. Долго я не соображал. Вот то призвание, о котором я говорил. Мне никогда не приходилось ломать голову, как убить. Над тем, чем убить, – случалось, как и в тот раз, над тем как – никогда. Я всегда убивал с первого удара, с одного выстрела. Конечно, если не мучил намеренно. А так… Всегда недоумевал, когда на моих глазах били кого-то ножом, били, а он дергался, дергался. Нет. Я сразу чувствовал в своем движении… Как же это сказать?… Мои удары всегда судьбоносны. Я всегда чувствовал чужую судьбу на острие ножа, заточки, на спусковом крючке… Вот она, жизнь, – щелк! Вот она, смерть. Все очень просто и вовсе не жестоко. И никаких мыслей – есть ли ад, нет ада. Если есть – прогорю в нем до скелета, если нет – так я и здесь довольно ада видел. Это понятно? Вы правы насчет того, что у меня примитивная психология. Не то чтобы примитивная, но очень простая. Да и как можно нашему брату со сложной? Для нас это все равно что петля, что монастырь.
Когда он поравнялся со мной, стало быть, перестал быть виден своему корешку, я отобрал у него жизнь. Свалил его ударом в грудь – бил по центру и, наверное, прокомпостировал ему сердце. На этот раз я уже не беспокоился насчет лужи крови. Быстро вернулся в кухню, взял там топорик и уверенно пошел мочить последнего насильника. Вовсе не осторожничая, зашел в спальню и спокойно направился на опешившего урода. Тот ничего не сообразил. Топор прошиб ему висок и наполовину отрезал ухо. Я прямо почувствовал, как его мерзкий дух заполнил спальню.
«Мамочка» выглядела отвратительно. Ее лица мне было не видно, но достаточно было продырявленного пуза.
«Что же делают автомобилисты? Может, они уехали? Не могли же они бросить этих свиней одних?…» Не было ни одного окна, выходящего на крыльцо. Мне пришлось выходить через окно на кухне, так же, как пришел. Машин у крыльца я не обнаружил. Но то, что нужно было ждать их с минуты на минуту, было
