для ребенка словом, никогда не удастся сказать второе самое важное и нужное слово: «папа». А если и удастся когда-нибудь, то слово это будет обращено не к родному его отцу...
Еще совсем недавно грусть захватила бы Аню целиком, безраздельно властвовала бы над нею целую неделю. А теперь... Все-таки Аня изменилась! Мысль о том, что у Димы никогда не будет родного отца, осталась трогательной, но мимолетной: отдавая дань покойному мужу, вдова не испытывала потребности погружаться в перманентный трагизм. Как бы то ни было, жизнь продолжается. И может быть (не сейчас, разумеется, и не в будущем году, и вряд ли через два года), когда-нибудь (никто не знает, какие сюрпризы преподнесет судьба) Аня еще встретит мужчину, который полюбит ее и ее ребенка. Будет ли она любить этого незнакомого мужчину так, как Пашу? Вряд ли: второго Паши на свете нет. Но может быть, она сумеет любить его как-нибудь по-другому, если не так же сильно. Она еще сумеет быть счастливой. И они будут счастливы, все втроем...
Одно Аня знает точно: как бы ни сложилась жизнь, вдова Любимова обязательно расскажет подросшему сыну о его покойном отце. Дмитрий будет гордиться Павлом Любимовым, который не был случайно убит неизвестно откуда взявшимся кавказцем, а отдал жизнь, защищая людей от запрещенных стимуляторов, калечащих здоровье. Он вступил в схватку с организованной преступностью – и пусть не одолел ее, но погиб как герой. Факты доказаны и удостоверены.
Ради одного этого стоило платить деньги адвокату. Ради одного этого стоило воевать со следователем, который пытался списать гибель Павла Любимова на межнациональную рознь. Аня ничуть не жалеет о потраченных деньгах и благодарна людям, которые проделали тяжелую, рискованную работу, чтобы разоблачить убийц ее покойного мужа.
50
– Не нужно, Маша, спасибо, – принялся отнекиваться Гордеев, когда приходящая медсестра, поставив самодельный торт в духовку, достала из целлофановой синей сумочки аппарат для измерения давления.
– Нет, нужно, Юрий Петрович! – Маша осталась непреклонной. – Имейте в виду, я все-таки не домохозяйка, а медработник и выполняю свои обязанности. Если снова выдадите двести двадцать на сто – так и знайте, не получите никаких вечеринок!
Гордеев подчинился, скрывая улыбку: на практике Маша проявляла себя не настолько грозной, как на словах. Кроме того, кулинария была ее слабостью, и она не меньше Гордеева ждала гостей, которые смогут оценить выпечку, приготовленную ее полными, но красивой формы белыми руками. Да, Маша – настоящее сокровище! Все в ее власти: и укол умеет сделать так, что не почувствуешь, и обед приготовить так, что пальчики оближешь. Выписывая едва выведенного из отравления психотропными средствами Гордеева, который уже переносить не мог чужих стен и неудержимо стремился домой, врачи института Склифосовского сказали: «Только учтите, вы не меньше месяца должны находиться под постоянным наблюдением. Можем порекомендовать отличную сиделку...» От оскорбительного слова «сиделка» восстала мужская гордость Юрия Петровича: «Какая еще, к черту лысому, сиделка? Я что вам, калека или немощный старичок?» Но находившиеся при нем Турецкий и Слава Грязнов дружно взревели, чтоб Юрка не выдрючивался, а сколько надо, столько и лечился... Одним словом, от сиделки отвертеться не удалось. И, откровенно говоря, сейчас Юрий Петрович этому радуется: Маша стала необходимой в доме. Он даже задумывается на тему того, что раньше был дураком: подбирал себе временных подруг по принципу внешности. А надо было по-хозяйски подобрать так, чтобы не временную, а постоянную. Чтобы добрую, и небрезгливую, и готовить чтобы умела, и поговорить было о чем: Маша, вопреки профессии и простоватому толстоносому лицу, отличалась начитанностью, а жизненного опыта у нее хватило бы на четверых. Ей-же-ей, почему бы Гордееву не сделать предложение руки и сердца какой-нибудь Маше... Да зачем же «какой-нибудь», когда вот она, самая что ни на есть натуральная Маша, перед ним? Однако здесь Гордеев с предложением запоздал: высокопрофессиональная частная сиделка успела до встречи с ним стать и женой, и матерью, и бабушкой. Увести ее от мужа? Сейчас, когда нет других дел, можно было бы попробовать, но, кажется, никаких шансов: баба – кремень! К тому же Гордеев подозревал в глубине души, что эти непривычные для него воззрения на женщину, так же как и потребность в заботе, есть следствие болезни, не более того. Вот вернется он к прежнему активному образу жизни – возвратятся временно оставленные холостяцкие привычки. Горбатого могила исправит, а таких горбатых в смысле холостячества, как адвокат Юрий Петрович Гордеев, свет не видывал!
Манжета, стискивавшая плечо, сдулась с тихим свистом. Разгладилась сосредоточенная вертикальная морщинка на Машином лбу.
– Ну как там поживает давление? Примут меня в космонавты? – спросил Гордеев, маскируя юмором тревогу.
– С космосом, Юрий Петрович, придется маленько обождать, – разрумяненно улыбнулась Маша, – но сегодняшний вечер, думаю, вынесете. Только вы, пожалуйста, от алкоголя воздержитесь. Не то после второго рождения, чего доброго, придется праздновать еще и третье. Это я вам, как медработник, ответственно говорю.
– Не волнуйся, Маша, – торжественно, как пионер на линейке, пообещал Гордеев, – никакого алкоголя. Мы же договорились. Гости клялись и божились, что никакого алкоголя не будет.
Идею отпраздновать второе рождение Юрки Гордеева, вернувшегося буквально с того света, подал Слава Грязнов, а прочие гордеевские друзья с восторгом ее подхватили: они обожали и Юрия Петровича, и внеочередные праздники. Тут же наметили дату... Правда, для полной уверенности в том, что второе рождение состоялось, не мешало бы выждать тот самый месяц, назначенный врачами для полной реабилитации пациента. Но, увы, служебная необходимость настойчиво призывала в скором времени Турецкого в Чехию, пребывание в которой грозило затянуться на неопределенный срок, а что за праздник без Сан Борисыча? Поэтому радостное событие решили поторопить, чтобы успеть до отъезда. Конечно, при условии, что с не вполне еще здоровым Гордеевым станут обращаться нежно, как с оранжерейным цветочком. Никаких волнений, никаких возлияний, никаких засиживаний до утра. Ни-ни-ни!
Когда салаты и мелко нарезанные ломтики хлеба и колбасы красиво распределились на тарелках на белой скатерти, а торт из духовки начал испускать сдобный аромат, свидетельствуя о близкой готовности, по квартире пронеслась трель звонка. Первым из гостей в комнату, где полулежал Юрий Петрович, вломился Семен Семенович Моисеев. Невзирая на возраст и давнюю, еще с войны, хромоту, советник юстиции передвигался стремительно, как старинный, но красивый корабль, несущийся по бурным волнам на всех парусах. В одной руке он сжимал полузадушенный целлофаном букет белых гвоздичек, в другой – пузатую бутылку восхитительного армянского бренди «Ани».
– Юрик, мальчик мой, – приглушенно воскликнул Семен Семенович, троекратно облобызав Гордеева, – до чего ж я рад видеть тебя в живых! А то тут эти шалопаи, Саня и Слава, наговорили мне разные страсти, будто бы тебя какие-то садисты накачали наркотиками и уложили в гроб. Только я ж так и рассчитывал, что таких юристов, как мы, за понюх табаку не умогилить. Все ерунда, выпьешь рюмку этого лекарства – в пляс пойдешь, чтоб я так жил!
Маша выросла за плечом Гордеева, словно Немезида. Моисеев отступил и выпучил совиные глаза в комически преувеличенном испуге.
– Извините, – Маша бдительно несла свою вахту, – Юрию Петровичу спиртное вредно. Я вам как медработник говорю.
– Мадам, – не растерявшийся Моисеев, согнувшись в поклоне, поцеловал Маше руку так ловко, что она не успела ее отнять, – разрешите поблагодарить вас за все, что вы сделали для нашего драгоценного Юры Гордеева. Вы – ангел, а я очень стар и умею распознавать ангелов, когда они ступают по нашей грешной земле. Вы изрекаете истины с позиции высшей справедливости, и вы таки правы. Но позвольте вам напомнить, мадам, что жить тоже вредно: от этого умирают...
Тотчас за Моисеевым явился Турецкий, вооруженный коньяком «Наполеон». За ним нарисовался Слава Грязнов, неся растянутый пакет, в котором что-то стеклянно позвякивало... Умудренная опытом Маша, сообразив, что в такой ситуации с мужчинами спорить бесполезно, сыграла отступление и удалилась на всякий случай готовить шприц.
– Так, значит, за границу, Саня? – для затравки беседы спросил Гордеев, хотя сам отлично все знал.
– Так точно, Слава, за границу, – доложил Турецкий и шлепнул по руке Грязнова, который, оказавшись
