телохранителей Беслана и Ахмата, а также Джамиля, своей правой руки.
Минуты ожидания взлета протекли незаметно. Самолет дрогнул, стал набирать скорость, с трудом оторвался от земли, и тут же у всех пассажиров заложило уши. Но скоро это прошло, и стюардесса приятным голосом позволила отстегнуть ремни и сообщила сведения о высоте и продолжительности полета, а также о температуре за бортом. Сведения эти были рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление, но Мамеда оставили совершенно равнодушным. Он, в конце концов, не собирался покидать салон самолета до приземления по ту сторону океана – его не интересовала температура за обшивкой.
Он принялся разглядывать облака. Облака ему нравились; они расстилались густой ватой, подсвеченные огненным шаром солнца – дело стремительно шло к закату. Иногда, очень редко, в просветы видна была далекая земля. Мамед закрыл глаза и стал размышлять, что вот он, Мамед Бараев, тридцати с лишним лет от роду, везде побывал и все повидал, был в самом пекле, убивал беспощадно врагов и друзей – если было надо, – воевал, женился, родил двоих детей, а теперь вот выбился в люди, занял пост, и будет чем обеспечить себе покойную и богоугодную старость, но перед этим многое еще предстоит сделать, и для этого-то он и летит в неизвестную Америку, могущественную страну, которая не любит Россию и с удовольствием при случае будет вставлять ей палки в колеса. Мамед уже знал, что он скажет в Госдепартаменте. О сепаратизме расскажет, о притеснениях, о демократии... Денег дадут, подумал Мамед с удовлетворением, оружие купим... И не заметил, как заснул.
Лету до Америки было около восьми часов. Самолетный завтрак Мамед отверг, хотя окружение его ело с аппетитом. Мамед есть не хотел. Начинался самый важный этап его жизни, и он сам достиг этого, заслужил.
Под крылом показались разлинованные на аккуратные коричнево-зеленые клеточки холмы и поля, и вскоре самолет сделал посадку в Швейцарии. Еще несколько часов лету – статуя Свободы под крылом, – и самолет приземляется на взлетную полосу в аэропорту под Вашингтоном.
Муторное ожидание на таможне, получение багажа – в одном из саквояжей аккуратно сложенный драгоценный фрак, – и пожалуйста, их встречают, проводят к ожидающему автобусу на мягком ходу... И уже бегут мимо окна жаркие американские пейзажи.
Город Вашингтон поразил Мамеда обилием негров. Негров Мамед видел и раньше, но чтобы так, на каждом углу, словно в Москве – нищие... Негры были все веселые, многие – в ярких лохмотьях; сопровождающий предупредил Мамеда, что здесь их нельзя называть – «ниггер», нужно говорить – афроамериканцы. Предупредил он также, что вечером на улицу выходить небезопасно, особенно в последнее время, так как недавно происходили какие-то волнения. Мамед только удивлялся, поднимая брови. Он знал, что раньше здесь белые держали в страхе черных. А теперь – черные держат в страхе белых... Словно шахматная партия, усмехнулся он. Даже испытал к неграм некоторую симпатию – ему всегда больше нравились победители.
В коридорах и номерах гостиницы приятно пахло, окна и кровати были большие, потолки высокие. Мамед, хоть имел достаточно денег, не привык жить в роскоши – жизнь вокруг была не та, условия всегда были суровые, походные, а мужчина что, он на такие мелочи обращать внимания не должен... А как, однако, приятно бывает вот так откинуться на кресло, покурить, смешать себе чего из бара... Так бы жил и горя не знал.
В ванной Мамеда тронули одноразовые пакетики с шампунем и мылом, и лишние он убрал себе в чемодан. Из окна номера открывался вид на пыльную улицу с горящей над зданиями неоновой рекламой, под окном рос экзотический куст с мясистыми блестящими листьями, а по телевизору крутили много передач на разных языках и предлагали эротику.
Совсем другой город, другой мир...
23
И опять у меня появилось обманчивое ощущение, что дело фактически закончилось. Магомадов наконец отпущен на свободу, хоть и до суда; чеченцы, державшие меня в мерзком подвале, арестованы. Единственное, что меня смущало, это то, что Бараев улетел в Америку и до него теперь сложнее добраться, но, в конце концов, это дело уже не входило в мою компетенцию. Проблема оставалась только одна – вернуть документы, которые похитили у меня бараевские бандиты. И проблема эта была чертовски актуальна – без них строить защиту мне было не на чем.
Такие вполне оптимистичные размышления приходили мне в голову, пока я ехал по Тверской, направляясь к себе домой. Все равно я не мог ничего предпринять, пока Турецкий не достанет ордер на обыск. Кроме того, я настолько вымотался за последнее время, что хотя бы пара часов отдыха была мне необходима как воздух. Тут я вспомнил, что до сих пор не объявилась Юлия – я так и не видел ее с тех пор, как она пошла в тот злополучный день за хлебом. Да, прямо анекдот какой-то. С одной стороны, конечно, ей повезло, что ее не оказалось в тот момент, когда нагрянули омоновцы, а с другой – представляю себе, что она подумала, когда вернулась в разгромленную квартиру. Наверняка решила, что это пришли за ней. Да, придется заодно попросить Турецкого, чтобы он по своим каналам как-то разузнал, что там случилось с ее фирмой.
Словно услышав мои мысли, зазвонил мобильник – конечно же на проводе был Турецкий.
– Ну что, военнопленный, – начал разговор он, – какие соображения?
– Надо бы обыскать квартиру Бараева, Александр Борисович.
– М-м! Какие у тебя умные водятся мысли в голове, оказывается. Как я сразу этого не заметил? – пошутил он.
– Ну дык, – в тон ему ответил я с гордостью, – выращиваю их каждый вечер, подкармливаю. Вот и заводятся. А если серьезно – я, конечно, не слишком рассчитываю, что Бараев документы оставил здесь. Он все-таки не дурак.
– Да у тебя в голове просто мыслевыводитель стоит какой-то, – никак не хотел переходить к делу Турецкий.
– Александр Борисович! – взмолился я.
– Ладно-ладно, прекращаю, – смилостивился Турецкий. – Заезжай за мной на своей роскошной тачке, я как раз ордер на обыск на руки получу. А то моя машинка с сегодняшнего дня ездить отказалась.
– Уже еду! – Эх, не придется мне, видно, сегодня отдохнуть. Ну да ладно, как говорится, взялся за гуж – полезай в кузов, а назвался груздем – не говори, что не дюж. И наоборот. Короче, дела надо доделывать до конца.
И пока я обо всем этом размышлял, сзади в меня вписался зеленый «жигуленок». Ну везет же, однако! Скрипя зубами от сдерживаемой злости, я вылез из машины. Водитель «копейки» уже был снаружи, весь белый от страха, а может быть, от рождения.
– Что ж ты подставляешься? – сразу начал наезжать на меня.
– Что, лучшая защита – это нападение? Я, между прочим, опаздываю, и подставляться мне нет никакого резона.
– Ага, – обрадовался водитель, – значит, ментов звать не будем. Ну я ж говорю – подставляешься! Бабок хочешь с меня взять, да? А вот не выйдет! Ментов будем ждать, так вот!
Больной какой-то. Ладно бы, я действительно подставлялся, стоило бы тогда дожидаться гаишников. А так – когда сам виноват, да к тому же в любом случае трудно будет доказать мою вину. Чокнутый, одно слово. Я пожал плечами и достал мобильник:
– Александр Борисович, это Гордеев. Тут некий гражданин мне зад помял, так что я задержусь.
– Как интересно! – воскликнула трубка голосом Турецкого. – Только штаны помял или еще что?
Определенно у него сегодня плохое настроение. Вечно он в плохом настроении вот так вот гадко шутить начинает.
– Еще что, – ответил я хмуро. – Сам помял, а теперь ментов вызывает.
– У-у, – протянул Турецкий. – Тогда это надолго. Слушай, может, мы без тебя управимся?
– Нет уж, вы меня дождитесь, пожалуйста, – попросил я.
– Ладно-ладно, шучу. Дождемся, конечно. В конце концов, ты у нас сегодня звезда телеэкрана, – Турецкий усмехнулся и добавил: – Хоть и с помятым задом.
– Ну и шуточки у вас, Александр Борисович, – попенял я.
– А что, мне нравится. Ладно, до связи. – Турецкий отключился.
Пока ждали прибытия патруля, прошло не меньше получаса. Я тем временем позвонил домой – не
