— Можно и более конкретно, — согласился Голованов. — На то время, пока Филипп будет работать на Абдураимова, он должен забыть дорогу в «Глорию», а связь поддерживать только по мобильнику. И только в крайнем случае кто-нибудь из нас может выйти на встречу с ним.
— Господи! — вздохнула Ирина Генриховна, театрально разведя руками. — Прямо-таки страсти шпионские.
Вздохнул и Голованов, правда вздох этот получился тяжелым и очень уж обреченным.
— Это не страсти шпионские — это жизнь, дорогая наша Ирина Генриховна. — А еще это те самые азы оперативной работы, благодаря которым тот же Филя Агеев все еще топчет ногами матушку-Землю, а вечерами балуется коньячком.
— Ну, конечно! — не нашла сил отмолчаться Ирина Генриховна. — Вы все здесь…
Однако ее перебил умный, как все компьютерщики, бородатый Макс:
— Счастливый ты все-таки Филя, хоть и ноги у тебя кривые. Сможешь теперь отсыпаться до обеда, потом спортзал, потом…
— Потом суп с котом! — пробурчал было Агеев, но Макса уже невозможно было остановить.
— Светская жизнь, одним словом. И за все это, заметь, тебе еще и бабки будут отстегивать. Сплошной рай, а не жизнь.
Кто-то засмеялся, улыбнулась и Ирина Генриховна. Что и говорить, умница-Макс всегда умел разрядить обстановку. И невольно подумала о Плетневе, который…
С тех пор, как Турецкий загрузил шумиловской «Клюквой», он только один раз появился в «Глории», да и то на несколько минут, чтобы раствориться опять в своих проблемах. И ей так жалко стало самое себя. и она так возненавидела в этот момент деспота Турецкого, что.
Вместе с ночной темнотой на Москву опустилась промозглая сырость, и стоявший за углом здания Плетнев невольно передернул плечами. Подумал было о том, что неплохо было бы в такую погоду и чайком свежезаваренным побаловаться или чашечкой крепкозаваренного кофе, однако он слишком долго ждал, когда на ночное дежурство в лаборатории вновь заступит Модест, и вот теперь наконец-то…
Модест, видимо, был хорошо осведомлен о том, в какое время на территории складского терминала появится «Газель», потому что как только грузчики стали разгружать какие-то коробки и укладывать их на погрузчик, тут же из дверей лабораторного здания вышел вездесущий Модест и почти бегом, с какими-то коробками в руках, направился к водителю, который скучал в это время рядом со своей «Газелью».
С того места, где прятался Плетнев, не только просматривалось хорошо освещенное пространство у складских помещений, но и каждый шорох слышался в ночи.
— Дима, быстрей. Сколько раз я тебе говорил, чтобы сделал дырку в бачке. Час работы молотком и автогеном, а тут. Каждый раз возимся, как дети малые.
Это голос Модеста. А вот это уже Дима, водитель «Газели»:
— Мне нельзя второй бак резать, я в нем спирт для азеров вожу. Они сейчас второй цех в каком-то подвале открыли, паленку гонят, так что.
И снова голос Модеста, на этот раз уже окончательно раздраженный:
— Время, Дима, время! После той ночи здесь такой шухер развели, не приведи господь. Так что, видимо, на пару недель затаится придется.
— Ладно, не суетись… суетливый, — остудил своего приятеля более спокойный Дима. — Давай товар.
Было видно, как воровато оглянулся Модест, подал коробку хозяину «Газели»…
Если бы в этот момент перед Модестом появился Владыка мира сего, даже без пистолета в руке, он бы удивился меньше.
— Вы?!
— Не, — «успокоил» его Плетнев, ткнув дулом в левое подреберье, — Гавриил Архангел. А теперь так, ты, — повел он стволом в сторону опешившего хозяина «Газели», — дожидаешься разгрузки, после чего тебя проводят в мой кабинет. Ну а ты, голубь, давай-ка топай за мной.
Пока шли в ночи, хлюпая по лужам, к административному корпусу, Плетнев успел выяснить, что Модест в спарке с хозяином «Газели» наладил нелегальный вывоз дорогостоящего лекарства с территории склада, что уже само по себе было не очень-то хорошо, и теперь… Видимо догадываясь, что нового начальника службы безопасности интересует прежде всего ЧП в ночь с тридцатого на первое, он готов был в ногах у Плетнева валяться, лишь бы тот замял «его проступок».
— Ни хера себе, «проступок»! — не сдержался Плетнев. — Три тысячи баксов за ночь! Это хищение в особо крупных размерах.
— Да здесь… здесь больше крадут! — взвизгнул Модест. — И ничего.
— Кто крадет?
Модест что-то хрюкнул в поднятый воротник куртки и снова заскулил что-то про жену безработную и детей, которых у него трое.
— Ладно, хрен с тобой, — уже на лестничной площадке, перед дверью в кабинет, остановился Плетнев. — Я подумаю о твоих детях, но только при одном условии…
— Каком? — В голосе Модеста мелькнула нотка надежды. — Я. я на все согласен.
— Ты мне сдаешь того человека, которого вы с подельником провезли в ту ночь на территорию склада.
— Какого человека?
— Того, который уже ночью вскрыл хранилище и сиганул в окно.
— Я. я не понимаю, о чем вы говорите.
Плетнев смотрел на стоявшего перед ним мужика и что-то ему подсказывало, что этот «несун» действительно не причастен к хищению «Клюквы». И все-таки…
— Даю минуту на размышление, после чего звоню в милицию, — на всякий случай пригрозил он.
На Модеста было больно смотреть.
— Я… я здесь ни при чем. А насчет хранилища вы у этого… у прилизанного спросите… у ученого… Савина. У него рука была порезана, и весь карман в крови… К тому же он там раньше нас с Гошей был. Гоша подтвердит.
Глава 3
Если бы кто-нибудь, всего лишь пару месяцев назад, сказал ей, что она будет страшиться наступления ночи, а вечерами, после работы, уже не будет стремиться домой, как это было раньше, Ирина Генри-ховна просто рассмеялась бы этому человеку в лицо. Даже в самом страшном сне ей не могло присниться подобное. Однако никогда не знаешь, где упадешь, а где и просто поскользнешься.
С уходом из дома мужа, который продолжал кантоваться у своих приятелей, она вдруг каждой клеточкой своего мозга почувствовала наваливающееся на нее одиночество, хотя, казалось бы, и жизнь бурлила вокруг, да и друзья не оставляли ее, обвиняя в их разрыве Турецкого, у которого, якобы, «крыша поехала».
Оставаясь внешне прежней Ириной Турецкой, она боялась теперь наступления вечеров, стараясь при этом отодвигать их как можно дальше. Оттого и в офисе «Глории» задерживалась допоздна, пытаясь найти для себя любую работу. Лишь бы отвлечься. Лишь бы не идти в опустевшую после ухода Турецкого квартиру, в которой ее никто не ждал.
В этот вечер она тоже задержалась в «Глории», и когда ожил лежавший на журнальном столике мобильник, едва ли не рывком схватила его со столика, надеясь в душе, что когда-нибудь все-таки прозво- нится «ее Турецкий», признается ей, что не может без нее жить, и снова все вернется на круги свои. Однако звонила Таня Савельева, которой она оставила свой телефон, и, услышав ее голос, едва сдержалась от вздоха разочарования.
— Да, Танюша, слушаю.
Голос Савельевой был явно встревоженный и это не могло не насторожить ее.
