подобающий серьезный вид и поинтересовалась:
– А не пора ли нам начать обживать каюту?
Глава одиннадцатая
Русская версия (
Даже воздух густой и тяжелый. Вязнешь в нем на каждом шагу. А пар, вырывающийся изо рта, так и повисает белым шаром и, кажется, не расплывается медленно, а, смерзшись и сжавшись, падает к ногам.
Тишина такая, что больно ушам. Только вдруг нарушит размеренное зимнее раздумье ельника треск хрустнувшей под неловкой ногой хрупкой ветки.
Их пятеро. Идут медленно-медленно. Ноги ставят так осторожно, будто передвигаясь по тонкому стеклу. Егерь идет впереди и, заслышав хруст, замирает и недовольно оглядывается. Степенные, серьезные «большие человеки», привыкшие в высоких кабинетах управлять и повелевать, тут, признавая руководящую роль егеря, только виновато улыбаются, смущаясь своей неуклюжести. Сзади на почтительном расстоянии держатся телохранители – эти хоть и непривычны к лесным прогулкам, но жиром еще не заплыли, видят, куда ступают, и шума не создают.
Конечная точка черепашьего похода уже видна – старая, кряжистая одинокая сосна на пригорке. Вокруг только девственный снег, метрах в двадцати со всех сторон подступает редкий ельник. За самой его кромкой из снега выложено что-то вроде бруствера, за него и опускаются охотники. Падают тяжелыми кулями, уставшие, словно прошагали не пятьсот метров от сторожки, а километров десять отмахали по целине.
Егерь замирает на одном колене, всматриваясь в чуть посветлевшее небо. Скоро взойдет солнце.
Эдуард Антонович смахивает иней с бровей и ресниц. Спутники, раскрасневшиеся, вспотевшие, улыбаются в предвкушении молодецкой забавы. Совсем недолго осталось ждать.
– Красота?! – шепотом интересуется у Эдуарда Антоновича Мордатый № 1.
– Силища! – тоже шепотом восхищаются Мордатый № 2 и Мордатый № 3.
Эдуард Антонович заставляет себя улыбнуться и кивнуть.
– Небось нечасто на глухариной охоте бываете?
– Первый раз, – отвечает он.
Собственно, ради него и была организована эта поездка в заповедник, его страсть к охоте решил потешить хозяин Мордатых (только вот сам не смог присутствовать – дела, знаете ли, государственной важности). Хотя этот ельник, и снег, и тулупы больно напомнили Эдуарду Антоновичу о том, что он хотел бы забыть навсегда.
Напомнили о городе, городке... хотя какой это городок – так, избы среди гор. Правда, много лет прошло, может, уже и город, а может, наоборот – и того, что было, не осталось. Узкая долина, быстрая речка петляет среди хребтов, тайга начинается за забором.
Стоит зайти в авиакассу, пять часов в кресле, потом – на местный рейс, еще три часа в воздухе. Сопки становятся все выше, приходится набирать высоту. Хрупкий самолетик болтается в небе среди гор вверх- вниз, как мячик на резинке, а ты внутри...
Хотя это все так – фантазии мазохиста. Ни за что на свете не согласился бы он снова попасть за те сопки, за тот забор...
– Начинается. – Мордатый № 2 осторожно потряс его за рукав, отвлекая от воспоминаний. – Начинается, Эдуард Антонович.
В принципе по положению, по негласной табели о рангах, все трое Мордатых как минимум на ступеньку стоят выше него, Эдуарда Антоновича. Но это в принципе. Поскольку сегодня не ему от них что-то потребовалось, а им от него, – субординация задвинута на верхнюю полку. Вот когда они его уговорят, уломают, добьются своего, тогда снова, может, вспомнят, кто есть кто. А пока Мордатый № 3 подает ему карабин:
– Первый выстрел за вами.
Егерь уже взвел оба курка своей двустволки. Таким людям негоже возвращаться с охоты без добычи. Даже если сами ничего не подстрелят, все равно надо по глухарю на брата.
Первая птица уселась на самом верху одинокой сосны, повернулась к востоку, распустила и сложила снова крылья. Когда она прилетела, откуда – Эдуард Антонович не видел. Но вслед за первой из серой морозной пелены вдруг вынырнули один за другим еще три глухаря – здоровые, упитанные, уселись чуть пониже, запыхтели, закудахтали.
Мордатый № 1 вскинул винтовку, но егерь жестом остановил:
– Не все еще.
А Эдуард Антонович смотрел в прицел и видел не сосну с темными пятнами глухарей, а серые крыши зоны, высокий деревянный частокол с рядами колючей проволоки, проходную, выпускающую на волю, украшенную выгоревшим плакатом «Честный труд – путь к досрочному освобождению!», огромный плац, где проводились дневные и вечерние поверки спецконтингента, и вокруг – девять двухэтажных бараков.
Был 1988 год. Прокурор Стернин обиду и унижение не забыл. И, став как раз к тому времени большой шишкой в Генпрокуратуре, нашел возможность поквитаться – состряпал дельце. Эдуарда Антоновича обвинили в вымогательстве, получении взяток, подкупе народных заседателей, и на фоне перестройки и гласности, в струе борьбы за социализм с человеческим лицом, загремел Эдуард Антонович на пять лет общего режима. Само собой, с лишением прав заниматься адвокатской практикой, с конфискацией имущества и прочими прелестями.
И не было никакой возможности оправдаться и откупиться. На этот раз Стернин постарался, и с процессуальной точки зрения все было грамотно, и свидетелями запасся неподкупными. Ни связи самого Эдуарда Антоновича, ни «тяги» дражайшего тестя не сработали. Змеев сказал:
– Значит, сядешь. Только на пользу пойдет.
И покатился Эдуард Антонович по этапу. От Москвы до самых до окраин. Десять дней в холодной теплушке, а потом еще девятьсот одиннадцать долгих, бесконечно долгих дней среди тайги и отребья. Пять лет он, конечно, не мотал, вышел по амнистии, и на зоне особо не бедствовал – Змеев позаботился. Но ощущение несвободы, сознание собственной беспомощности чудовищно угнетало.
Сколько раз потом снились ему зловонная столовая-клуб, склизкая плесень бани, штрафной изолятор – ШИЗО – и сытая, наглая морда начальника колонии под портретом Горбачева. Утоптанная подшитыми валенками зэков дорога на лесоповал, охрипшие овчарки и тонкие иголочки инея, сверкающим дождем осыпающиеся с сосен...
А тетерева все подлетали, и вскоре на сосне их собралось не менее десятка.
Первые лучи вырвались из-за горизонта. Гребешки на головах птиц, казавшихся до того сплошь черными, заалели, сине-зеленым вспыхнули перья на груди. И, приветствуя солнце, птицы подпрыгивали, хлопали крыльями, распускали радужные хвосты и фыркали наперебой. Так продолжалось, наверное, с минуту. Потом фырканье стихло – и с сосны полилась многоголосая, похожая на журчание воды песня.
Егерь дал отмашку. Загрохотали выстрелы. Тетерева в ужасе рванули в высь. Но спаслись, конечно, не все. Три птицы камнем рухнули в снег.
Эдуард Антонович тоже выстрелил дважды. Не целясь. Куда-то в бледное небо. А Мордатый № 3 уже восхищенно прицокивал языком:
– Вот это выстрел! Сразу видно профессионала!
Конечно, у Мордатых были имена, и отчества, само собой, тоже были. Но Мордатые, как их ни
