должна плескаться рыба, которую ты уже представляешь зажаренной, чтобы понять, какая замечательная штука булавка.
— Классно! — оценил Митька. — Ты спасаешь нас от голодной смерти.
Лина сияла:
— А что еще у меня есть! Я нашла вчера, забыла тебе сказать. — Она нырнула в палатку. — Где они… Тут были щипцы. Пригодятся тебе крючок согнуть.
— Пассатижи, — подсказал Блинков-младший. — Они у меня. А где нашла?
— Здесь, на берегу.
Митька достал из кармана «щипцы». Вот, значит, откуда они взялись. Лежали у воды и не заржавели. Похоже, их потеряли только вчера, причем в сумерках, потому что рукоятки у пассатижей малиновые, заметные на серых камнях… Да, Лине вчера здорово повезло: если бы уголовники не отчалили чуть пораньше…
— Дим, у тебя лицо такое… Вдохновенное! — сбила Митьку с мысли зеленоглазая. А мысль была неплохая. Разумная мысль…
— Отчалили, — вслух сказал Блинков-младший. — Вот именно, отчалили!
— Кто? — не поняла Лина.
— Ребята с топорами. И с автоматом.
— Откуда ты знаешь?
— Про автомат? Нашел в бараке гильзу. Погоди, не сбивай. Как по-твоему, зачем они пошли к реке?
— А они пошли?
— Пошли. А отсюда поплыли. Ты вчера не слышала мотора на реке? — спросил Блинков-младший и сразу себя одернул: откуда у них мотор! Они пришли посуху, в яме ночевали, и лодки у них не было — ни с мотором, ни без мотора. Зато были два топора, был навсегда отработанный удар наискось и целая тайга вокруг. Вот почему они вышли с зимовья на ночь глядя: за день срубили плот, сели и поплыли. На плоту тебе и шалаш, и костерок на подушке из глины, чтобы не загорелись бревна.
Отдыхай, а река вынесет куда надо.
Блинков-младший вскочил и побежал по берегу. Дым стлался по реке. Это какая-то примета — когда дым не поднимается, а опускается. То ли к дождю, то ли, наоборот, к жаре. В общем, пора сматываться, а то уже глаза щиплет.
Скоро Митька нашел место, где вязали плот. Кругом валялись пахнущие смолой свежие щепки. Три борозды вели к реке — две по краям поглубже, третья, средняя, помельче. Бревен остался целый штабель. Судя по виду, они лежали здесь еще с зимы, так что валить лес уголовникам не пришлось.
Красная палатка из парашюта едва мерцала в дымном мареве. О-хо-хо, а нам-то как выбираться? Блинков-младший взялся за бревно потоньше и попробовал катить. Руками не получилось, ногами удалось сдвинуть один конец. Положим, докатить бревно до воды он сможет. И его унесет течением. А если связать плот на берегу, то его не спустишь на воду.
Так ничего и не придумав, Митька набрал охапку щепок, вернулся к Лине и бросил щепки ей под ноги.
— Я был прав. Они связали плот и уплыли вниз по реке!
— Ты лучше сделай крючок. Или отдавай мою булавку, — не оценила его успеха зеленоглазая.
Заброшенный Митькой костерок давно погас.
— Пойду за огнем, — вздохнул он.
Лина еще сердилась:
— Рыбку жарить собрался? А не рано ли?
— Да не рыбку. Надо отпустить булавку на огне, а то начнешь сгибать и сломается.
— Так бы и сказал. — Зеленоглазая опять скрылась в палатке. С ногой в лубке она бойко ползала на четвереньках. — Смотри, что я еще нашла. Потерял какой-то разиня. А я как увидела, сразу подумала: ими же можно зажечь костер!
Глядя снизу вверх, Лина с улыбкой протягивала Митьке очки в простой металлической оправе.
— Смотри, что я еще нашла. Потерял какой-то разиня. А я как увидела, сразу подумала: ими же можно зажечь костер.
Из двух пластмассовых подушечек для носа одна была прозрачная, а другая черная — так уж очки починили в «Оптике».
— Ими нельзя зажечь костер, — охрипшим голосом сказал Блинков-младший. — Они «минус»: рассеивают свет, а не собирают.
Очки были папины.
Глава XXIII
ОЧКИ И ПАССАТИЖИ
Ничего не сказав Лине, Блинков-младший пошел за огнем на сгоревшее зимовье. Главное стало ясно: папа жив, он здесь был. И остальные живы, потому что в самолете у всех одна судьба. Но очки на берегу вызывали больше вопросов, чем давали ответов.
Митька брел по просеке и думал, что двое суток назад здесь проходил папа. Другого пути с берега просто нет, справа и слева скалы, значит, проходил. Это замечательно, только зачем ты, папа, разбрасывался очками? Ты же без них не видишь дальше своего носа. По утрам ты тянешься за очками, не успев надеть штаны. Просто забыть их ты не мог. А раз они все же остались на берегу, то… Что помешало тебе протянуть руку и нацепить очки на нос?
Или кто?
Если это люди, тогда ясно кто. Здесь не улица Тверская, толпы не гуляют. А гуляет здесь парочка отморозков с автоматом.
До того, как зеленоглазая нашла очки, Блинков-младший считал, что знает маршрут уголовников. Яма — Бандура — зимовье, и на той же почти прямой линии — речной берег. Все ясно, даже то, почему они не побоялись раскурочить Бандуру: знали, что скоро уплывут по реке и никто их не увидит. Стреляная гильза в бараке не портила картины. Один выстрел — не перестрелка, у человека с оружием всегда чешутся руки пальнуть просто так.
Очки все перевернули. Очки в сотне шагов от места, где строили плот. Может, его и строили наши? У них ведь ни палатки, ни еды, чтобы разыскивать в тайге Митьку с Линой. Были консервы, так их положили Митьке в рюкзак и думают, что дети не голодные. А сами, наверное, уже доплыли на плоту до какого-нибудь поселка, звонят, вызывают спасателей.
Но если это так, то куда делись уголовники? Переночевали в доме и пошли на другую гору?.. Блинков-младший уже ни в чем не был уверен. А им-то с Линой что теперь делать? То есть надо убегать от пожара, только куда? Плыть по течению? Или перебраться за реку и ждать родителей? За рекой тоже горит, хотя еще не близко.
От зимовья остались одни головешки. Пожар ушел дальше, сожрав все, что мог. Раскаленная земля припекала ноги через подошвы кроссовок.
Колючая проволока вокруг дома упала со сгоревших кольев. Она отожглась в огне и стала такой мягкой, что руками завязывалась в узлы. Колючки снимались легко, как бусины с нитки. Митька очистил и скрутил в моток столько проволоки, сколько мог унести, — вязать плот. Набрал углей в найденное на пепелище ведро и вернулся к Лине.
Пока его не было, зеленоглазая натаскала из парашюта капроновых ниток на леску. Митьке от нее здорово досталось: тут рыба только что на берег не выскакивает, а он пропадал целый час и притаранил какую-то дрянь копченую. Смягчило Лину только удилище, которое он срезал на просеке.
— А потяжелее не нашел? — буркнула она, примериваясь к длинному сырому пруту, но голос; у нее был довольный.
Митька сделал из булавки два крючка и ушел; строить плот. Он мало верил, что Лине удастся поймать
