— Я Шишкин, — сказал он. — Владимир Иваныч, что вы принимаете? Лекарства где?
«Какие лекарства?! — изумился Змей. — Ты же давно мертвый, и я, стало быть, тоже, раз мы с тобой разговариваем. Мне теперь не нужны лекарства».
Яркий свет вспыхнул перед ними, он был так ослепителен, что казался осязаемым. Альварес нырнул в свет и растворился, а Змей еще стоял в темноте, как топором обрубленной у самых его ног, и это показалось ему обидным. Он шагнул вперед, торопясь и предвкушая покой.
Семга, балык, икра белужья — не просто «черная», а бе-лу-жья, понимаете? — маслинки, огурцы и помидоры, персики… Змеева пятисотка растаяла. Забежав в общагу, Татьяна подчистую выгребла получку, которую дали ей раньше времени по указанию Барсукова, и уже в Москве, в супермаркете на Октябрьском Поле, купила любимые Змеевы сладости: вишню в коньяке и трюфельный бельгийский тортик. Девчонки отдали ей взяточное шампанское, и ужин при свечах должен был получиться просто грандиозным. Душа пела — раз шубу подарил, то, может, все-таки женится. По крайней мере, обсуждение нового брачного контракта сегодня вполне может состояться.
Нагруженная Татьяна несла пакеты на полувытянутых руках, стараясь не касаться шубы. Со двора она увидела свет в его кабинете.
Вошла в прихожую, положила покупки и прислушалась.
— Володя!
Дверь в спальню была закрыта, и Татьяна, обругав себя, на цыпочках прошмыгнула на кухню. Пусть выспится. Открыла холодильник — шампанское, фрукты, торт.
Выходит, они со Змеем думали одинаково. Любит!
В кабинете мигал глазок автоответчика. Татьяна убавила звук и нажала на кнопку. Голос Барсукова: «Владимир Иванович, мне все передали, машину я выслал».
Зачем? Она кинулась в спальню.
Змеева половинка гардероба была открыта, на разобранной кровати валялся вышедший из моды костюм с пуговицами в два ряда. Змей его несколько лет не надевал, Татьяна думала, что отдал нищим.
Позвонили в дверь, и она побежала открывать.
— Танечка! — вошла соседка-пенсионерка. Паузу она держала, как во МХАТе: осмотрела новую шубу на вешалке, Татьянин макияж, костюм, ботиночки, и — осуждающим голосом:
— А Владимира Ивановича увезли в больницу.
— Когда? В какую?
— С полчаса назад. В пятьдесят вторую, наверно. Это не «Скорая» была, а его знакомые, ничего здесь не знали.
Я говорю: пятьдесят вторая ближе, но вы погодите, я уже из госпиталя вызвала. В больнице что? Положат в коридоре. А в госпитале ему палата генеральская…
Схватив шубу и бесцеремонно вытолкав собиравшуюся поболтать соседку, Татьяна помчалась вниз по лестнице.
Во двор въезжал скоропомощной «Мерседес». Опоздала госпитальная перевозка.
Татьяна подбежала, распахнула дверцу, вскарабкалась на неудобную подножку.
— Гони в пятьдесят вторую!
Водитель-контрактник заныл, что не знает никакой пятьдесят второй, что ему приказано…
— Гони! — по-змейски рявкнула Татьяна. — Я покажу дорогу.
В приемном покое ее остудили: к нам не поступал, вокруг еще пять больниц, в том числе военный госпиталь…
Деньги остались в сумочке, и Татьяна Христа ради упросила пустить ее к телефону. Пустили и дали номера соседних больниц. Змей оказался в шестьдесят седьмой, в реанимации.
Она заставила водителя включить сирену. В однообразном унылом вое слышалось: «Опоздаешь», «Опоздаешь», «Опоздаешь».
Опоздала.
Усталый и, Татьяне показалось, выпивший реаниматор в балахоне горчичного цвета сунул ей бумажник и ключи, завязанные в разорванную окровавленную тельняшку.
— Вы дочь?
— Жена.
— "Сосуды ломкие, пытались в подключичку. Разрезали, хотели прямой массаж, понимаете?
— Я медик.
— Ну, тогда сами все понимаете… Что у него за порез на ладони?
— Не знаю, — ответила Татьяна, — не было никаких порезов.
Реаниматор махнул рукой — теперь уже неважно.
— А можно мне к нему? — с остатками надежды спросила Татьяна.
— Опоздали, женщина. Его увезли.
Она пришла в себя от острого запаха нашатыря. Из ординаторской, не спрашивая разрешения (но никто и не возражал), позвонила Сашке. Трубку взяла сноха, было плохо слышно, и Татьяна поняла только, что Сашки дома нет.
— Передай ему, что Володя скончался, — сказала Татьяна. — Пусть приедет, когда сможет.
Галька запричитала, потому что так положено, и что-то завела про наследство, потому что жадная.
Госпитальная перевозка отвезла Татьяну домой.
Не раздеваясь, она кинулась к телефону.
— Вика! Это Таня, Таня Кадышева. Вика, Владимир Иванович скончался.
Вика вскрикнула, и пошли короткие гудки. Бросила трубку? Не может быть. Татьяна снова набрала ее номер — занято, — прижала рычаг, и телефон сразу же звякнул.
— У меня телефон упал, — сквозь рыдания выговорила Вика. — Таня-а-а!
— Вика-а-а!
Слышно было, как Сергей спрашивает жену, в чем дело.
— Змей умер! — В трубке грохот: видно, телефон опять упал, но не отключился. — Все, это край, край! Я осталась одна, одна! — кричала Вика. Слышалась какая-то возня.
— Виктошка, Виктошка, вставай! Успокойся, я с тобой…
Татьяна представила себе, как Вика сползла на пол, а Сергей ее поднимает. Голоса раздавались то далеко, то у самой трубки.
— У меня больше нет никого!
— Интересно, будешь ли ты по мне так рыдать! — гаркнул Сергей и хлопнул дверью.
Вика в трубке всхлипывала.
— Сыну-то сообщать? — спросила Татьяна.
— Володю будем хоронить мы! — неожиданно твердо ответила вторая змеежена.
Часть III
В КОМ ПРОСНЕТСЯ ЗМЕЙ
ЗМЕЕЖИЗНЬ В ДОКУМЕНТАХ
Татьяна прошла в спальню и, как была, в шубе, упала на белую кровать, на его половинку, обняла подушку и зарыдала. Под кроватью истошно вопила кошка. Собралась рожать.
Комкая подушку, Татьяна вдруг наткнулась на записку. Ровными Змеевыми палочками, похожими на забор:
«Жду Есаулова Петра Петровича (если не врет). Деньги и завещание в столе. Распорядись».
Сплошные загадки в духе сочинителя Кадышева.
Ясно: записка писалась после того, как Змею был звоночек, а то с чего бы ему вспомнить о завещании? А Есаулов, получается, врач. Не госпитальный: своих кардиологов Татьяна знала. Из гражданской поликлиники? Кажется, у Змея там даже карточки не было. И в чем этот Есаулов врет (или не врет)? Странно… По почерку не скажешь, что Змей спешил, а обращения нет — ни «Танечки», ни «Таньки», ни
