Бессвязны были его слова, но Берен понял.
И он положил голову короля на колени — и запел. Он пел, не понимая, откуда идут слова. И умер на руках Берена король Финрод, благороднейший из королей Нолдор. Умер в бывшей своей крепости, захваченной врагом. Умер в грязной темнице, на скользких холодных плитах, в цепях. И не народ его оплакал своего владыку, а безвестный еще Смертный, обреченный умереть в гнилой дыре темницы. И плакал он, и пел — и вдруг другая песнь снизошла во Тьму из Света. И, погружаясь в беспамятство, Берен понял, что возвращается.
С недавних пор остров Тол-ин-Гаурхот стал мрачной темницей даже для его жуткого хозяина. Людей здесь больше не оставалось — вернувшись последний раз из Аст Ахэ, Гортхауэр под разными предлогами разослал отряды. Теперь здесь были только орки и волки. Первые старались не попадаться на глаза без необходимости. Стая же всегда была с ним — одни гибли, другие рождались, но он всегда оставался — Вожаком. И не Вожаком стаи, которая охотится ради еды, — Стая была его войском. Это был долгий кровавый пир. Он отрешился от чувств — от жалости, от ненависти. Он все решил для себя — у него есть войско. У него есть цель — не дать ни Эдайн, ни эльфам и носу высунуть из их земель, чтобы там, на Севере, Учитель жил спокойно. И если ради этого надо будет убивать, и убивать много, — он будет убивать. Прав он или не прав — пусть судит кто-нибудь потом. У Учителя есть враги — что ж, значит, война. А людей он более не даст посылать на смерть. Орки — мясо для войны, пусть она их и жрет. Что бы там Учитель ни говорил. И пусть вина будет на нем, на Гортхауэре. На Жестоком. Фаэрни Гортхауэр больше не существует. Есть Жестокий, ненавистный всем. И себе тоже. Что ж, остается одно — выполнять свой долг и получить свое воздаяние от всех… Теперь — настоящее одиночество. Пусть.
«Даже если прикажет — я не стану другим. Я — это я и меняться не стану даже в угоду ему. Не буду каяться. Хотя это так просто. И так хочется… Нет. Пусть это гордыня, да только все остальное уже перегорело…»
Он вздрогнул от внезапного шума и по привычке схватился за меч. Враг? Ну наконец-то! Но это был волк Драуглуин со страшной рваной раной на горле. Желтые, налитые кровью глаза встретились с глазами Вожака, и тот прочел предсмертные мысли волка. Красивая девушка на мосту… Огромный волкодав в золотом ошейнике… Так. Он узнал — это дочь Тингола. Гортхауэр осторожно погладил по голове волка. Пусть уснет — так легче умирать.
Мысли быстро проносились в его голове, пока он почти бегом спешил к выходу. Пустые коридоры полнились эхом его шагов. Казалось, он здесь совсем один. Мысли были четкими и холодными, как и его спокойный гнев. Он был Жестоким, но жестокость его была тоже холодной и спокойной.
«Дочь Тингола. Если верны сведения, она пришла сюда за этим человеком, что сопровождал Финрода. Ну вот и случай. Если она будет у меня, они мне все расскажут. Странно. Раньше я взглядом мог заставить любого говорить… Неужели я стал слабым? Или жестокость моя выжгла все? Пусть все трое предстанут перед Учителем. Она слишком ценная добыча. Пусть сам решает, что с ними делать. Но пес — сдохнет».
Солнечный свет почти ослепил его, и он на миг прикрыл глаза ладонью. А затем он увидел Лютиэн. Не боится. Стоит, выпрямившись, словно готова принять бой. Усмехнулся. Еще несколько шагов… Глаза в глаза. Глаза… ее глаза…
«Этого не может быть… Бред. Не смотри ей в глаза. Ты Жестокий. Не смей отпускать себя, не смей…»
—
—
…Глаза Лютиэн — обреченность и надежда… Или она все же вернулась? Зачем? Может, чтобы судить его? Но она — помнит ли, кто она есть? Он замер.
— Иэрне… — беззвучно, боясь спугнуть наваждение. Страшный удар в грудь опрокинул его на спину. Горячая слюна капала ему на лицо. Он не сразу почувствовал боль, да и, пожалуй, боль не была столь жестокой, как явь. Наваждение растаяло, и остались лишь растерянность и почти детское горе. Клыки впились в плечо и грудь у самой шеи. И — такой знакомый голос…
— Ты, прислужник Врага, слушай! Если не признаешь ты моей власти над этой крепостью, Хуан разорвет тебя, и обнаженной душе твоей будет суждено вечно корчиться под взглядом твоего хозяина, полным презрения!
Пес зарычал.
— Я сдаюсь… — еле слышно ответил Гортхауэр. И тогда заклятье его над островом пало, и рухнула Башня Оборотней. Лютиэн побежала по мосту. С трудом приподнявшись на локте, фаэрни посмотрел ей вслед. Сейчас она невероятно походила на Иэрне…
Им овладело странное равнодушие. Кровь обильно лилась из рваной раны. Ну и пусть. Наконец-то все кончится. Решать теперь все равно уже не ему. Осталось исполнить только одно. Он крикнул, подзывая коня. Это совсем лишило его сил. С трудом он взобрался в седло и припал к жесткой холке. Оторвал клок ткани от плаща и засунул комом за пазуху — надолго кровь не задержит, надо спешить. Мелькор должен все знать. Пока есть силы — успеть рассказать. И увидеть его, в последний раз…
Мир блекнет, звон в ушах. Черные стены, лестницы, переходы, окна — все плывет перед глазами, свивается, словно рассыпается сотворенный им некогда Дом. Что же, сотворивший умирает — и его творение умирает тоже. Вот и дверь в зал. Обычно он здесь… Гортхауэр всем телом рухнул на створки, дверь распахнулась, он упал. Приподнялся, опираясь рукой о пол. Какое-то туманное пятно… На миг прояснилось в глазах — это лицо. Учитель. На миг показалось ему, что весь мир вокруг стал глазами Мелькора, и он упал в их ледяное сияние. Услышал собственный голос — далекий и незнакомый.
— Я умираю… вот и расплата… И — темнота.
Мелькор мгновение не мог двинуться с места. Белое, неестественно белое лицо… Снова вспыхнуло то жуткое видение, которое он гнал от себя, — это же лицо, искаженное мукой, и черно-кровавые провалы вместо глаз.
Нет. Нет…
«Он бессмертен. Он не человек, он вернется в Валинор… И его — как их… Нет, много хуже, он не сумеет уйти… И вечная пытка — без конца… А я буду тому виной… И буду здесь, невредим… Ты прав, чужой кровью плачу я за свои грехи, твоей кровью, драгоценной твоей кровью…» Ужас охватил его. Он вскрикнул, обнимая ученика, словно пытаясь укрыть его от смерти.
— Не уходи, не покидай меня… Не уходи…
Гортхауэр не шевелился. Руки Мелькора были красны. «Кровь его — на руках моих», — с тупым постоянством эта мысль сверлила его мозг. «Не отдам! Нет! Лучше — меня, делайте что хотите, во всем моя вина, не его! Не умирай! Не надо! Прости меня, не покидай меня, не умирай!» Он не чувствовал, как одна за другой от неимоверного напряжения, от усилия удержать уходящую душу и жизнь Ученика открываются раны.
Глаза фаэрни закрыты, черноволосая голова запрокинута, только влажно поблескивает белая полоска зубов… «Дышит… Все же дышит, жив… Жив… Мой Гортхауэр, мой Ученик, ты жив…» Вала почувствовал, что сейчас упадет.
С трудом разлепив тяжелые веки, Гортхауэр увидел глаза Мелькора, полные теплоты и страха. После — была лишь суровость. Вала с трудом поднялся. Гортхауэр следил за ним — одними глазами, не было сил даже повернуть голову.
…Льир постучал. Подождал немного, потом осторожно приоткрыл дверь и шагнул в зал.
Зала — не было.
Был — туман, призрачные полотнища, колыхавшиеся на неощутимом ветру, волны неживых
