как будто что-то такое есть в ней или с ней, что ее смущает, и ей кажется, что это всем видно, хотя на самом деле этого не видно, это только у нее в мыслях. И она покраснела, когда он смотрел на нее; вот так она сидела, обхватив руками колени, ворот рубашки распахнут, и груди круглятся, натягивая серую ткань, и когда он подумал о ней, ему сдавило горло и стало трудно шагать, и они шли молча, пока старик не сказал:
— Вот теперь пройти через эту расселину, а там и лагерь.
Когда они подошли к расселине, раздался окрик: «Стой! Кто идет?» Они услышали, как щелкнул отодвигаемый затвор, и рукоятка глухо стукнула о ложу.
— Товарищи, — сказал Ансельмо.
— Что еще за товарищи?
— Товарищи Пабло, — ответил ему старик. — Что ты, не знаешь нас?
— Знаю, — сказал голос. — Но у меня есть приказ. Пароль знаете?
— Нет. Мы идем снизу.
— Тоже знаю, — сказал человек в темноте. — Вы идете от моста. Я все знаю. Но приказ давал не я. Вы должны сказать вторую половину пароля.
— А какая первая половина? — спросил Роберт Джордан.
— Забыл, — сказал человек в темноте и засмеялся. — Ладно, туда твою душу, иди в лагерь со своим дерьмовым динамитом.
— Это называется партизанская дисциплина, — сказал Ансельмо. — Спусти курок у своей игрушки.
— Уже, — сказал человек в темноте. — Я его спустил потихоньку двумя пальцами, большим и указательным.
— Вот когда-нибудь попадет тебе в руки маузер, а у него курок без насечки, начнешь так спускать, он и выстрелит.
— Это маузер и есть, — сказал человек. — Но ты не знаешь, какая у меня сила в пальцах. Я всегда так спускаю курок.
— Куда он у тебя дулом смотрит? — спросил Ансельмо в темноте.
— На тебя, — сказал человек. — И когда я спускал курок, тоже на тебя смотрел. Придешь в лагерь — скажи, чтоб меня сменили, потому что я, так вас и растак, зверски голоден и забыл пароль.
— Как тебя зовут? — спросил Роберт Джордан.
— Агустин, — сказал человек. — Меня зовут Агустин, и я дохну с тоски в этой дыре.
— Мы передадим твою просьбу, — сказал Роберт Джордан и подумал, что ни на каком другом языке крестьянин не употребил бы такого слова, как aburmiento, что по-испански значит «тоска». А здесь это обычное слово в устах человека любого класса.
— Слушай, — сказал Агустин и, подойдя ближе, положил руку на плечо Роберту Джордану. Потом он чиркнул кремнем об огниво, зажег трут, подул на него и, приподняв повыше, заглянул в лицо молодому человеку. — Ты похож на того, что с нами раньше был, — сказал он. — Но не совсем. Слушай. — Он опустил трут и оперся на винтовку. — Ты мне вот что скажи: это правда, насчет моста?
— Что насчет моста?
— Что мы должны взорвать этот самый паскудный мост и потом катиться отсюда подальше.
— Не знаю.
— Ты не знаешь! — сказал Агустин. — Вот здорово! А чей же это динамит?
— Мой.
— И ты не знаешь, для чего он? Будет сказки рассказывать!
— Я знаю, для чего он, и ты тоже узнаешь, когда надо будет, — сказал Роберт Джордан. — А сейчас мы идем в лагерь.
— Иди знаешь куда! — сказал Агустин. — Так тебя и растак! А хочешь, я тебе скажу одну вещь, которую тебе полезно узнать?
— Хочу, — сказал Роберт Джордан. — Если только это не какая-нибудь похабщина, вроде… — И он повторил самое грубое ругательство из тех, которыми был сдобрен предыдущий разговор.
Этот человек, Агустин, сквернословил непрерывно, и Роберт Джордан усомнился, может ли он произнести хоть одну фразу, не пересыпая ее ругательствами.
Агустин засмеялся в темноте, когда Роберт Джордан повторил его выражение.
— Такая уж у меня привычка. Может, это и некрасиво. Кто его знает. Каждый разговаривает по-своему. Так вот, слушай. Мне этого моста не жалко. Мне вообще ничего не жалко. А потом еще я тут с тоски пропадаю, в этих горах. Надо уходить — уйдем! Я на эти горы плевать хотел. Надо менять место — переменим. Но я тебе одно скажу. Динамит свой береги.
— Спасибо, — сказал Роберт Джордан. — От тебя беречь?
— Нет, — сказал Агустин. — От людей, у которых, так их растак, на языке меньше всякой похабщины, чем у меня.
— А все-таки? — спросил Роберт Джордан.
— Ты по-испански понимаешь? — сказал Агустин на этот раз серьезно. — Смотри хорошенько за своим растаким динамитом.
— Спасибо.
— Мне твое спасибо не нужно. А за материалом поглядывай.
— Кто-нибудь его трогал?
— Нет. Я бы тогда не тратил времени на пустые разговоры.
— Все-таки спасибо тебе. Ну, мы пошли в лагерь!
— Ладно, — сказал Агустин. — И пусть пришлют кого-нибудь, кто помнит пароль.
— Мы увидимся в лагере?
— А как же! И очень скоро.
— Пойдем, — сказал Роберт Джордан старику.
Теперь они шли краем лужайки, и вокруг стлался серый туман. По траве было мягко ступать после земли, устланной сосновыми иглами, парусиновые сандалии на веревочной подошве намокли от росы. Впереди за деревьями виднелся огонек, и Роберт Джордан знал, что там вход в пещеру.
— Агустин хороший человек, — сказал Ансельмо. — Он сквернослов и балагур, но человек он дельный.
— Ты его хорошо знаешь?
— Да. Я его знаю давно. Я ему очень верю.
— И его словам тоже?
— Да, друг. Пабло теперь ненадежен, ты сам видел.
— Что же делать?
— Сторожить. Будем меняться.
— Кто?
— Ты. Я. Женщина и Агустин. Раз он сам видит опасность.
— Ты этого ждал?
— Нет, — сказал Ансельмо. — Я не думал, что уже так далеко зашло. Но все равно мы должны были прийти. В этих краях два хозяина — Пабло и Эль Сордо. Нужно обращаться к ним, раз одни мы не можем справиться.
— А Эль Сордо как?
— Хорош, — сказал Ансельмо. — Насколько тот плох, настолько этот хорош.
— Ты, значит, думаешь, что Пабло совсем уж никуда?
— Я весь вечер думал об этом, и мне кажется, что так. Вспомни все, что мы слышали.
— Может быть, уйти, сказать, что мы раздумали взрывать этот мост, и набрать людей в других отрядах?
— Нет, — сказал Ансельмо. — Он тут хозяин. Ты шагу не ступишь, чтобы он не знал. Но только ступать надо осторожно.
