встрече, и он точно так же взмахнул крыльями, набрал высоту и взял курс на Казыгурт.
Мара смотрел на меня очень внимательно, и на дне его голубых глаз я видел тревогу. Я вдруг понял, что Мару испугала вовсе не змея, явившаяся посмотреть, кто отважился выдернуть корень, и не беркут, патрулирующий небо над нашим лагерем, но сам факт их появления. Мара, привыкший во всем искать смысл и отслеживать связи, уже сделал какие-то неутешительные для него выводы. Секунду спустя он подтвердил это.
— Знаешь, Гвоздь, — ровно произнес Мара, — некоторые легенды гласят, что такие растения, как мандрагора, имеют духов, которые ее защищают. Эти духи, как правило, опасные твари.
Вот чего опасался наш философ. Духов растения, материализовавшихся в животных. Но змея и птица — я не ощущал агрессии с их стороны. Напротив, я чувствовал какое-то расположение, словно мы были заодно, будто мы делали одно общее дело. Я подумал, что, может быть, они мои… союзники?
— Мы с тобой тоже опасные твари, — возразил я. — Но это не значит, что мы убиваем всех подряд.
Мое замечание Мара проигнорировал, он гнул свое:
— Я думаю, что мандрагора настроена к тебе благосклонно.
— Почему же ко мне? Ты же ее выкопал.
— Но именно ты с нею сольешься. Наверное, именно поэтому духи мандрагоры явились на тебя посмотреть. Им нужно было решить, достоин ли ты их выбора.
— А кто-то меня еще называл сумасшедшим, — ответил я с улыбкой и заглянул Маре в глаза.
Но в его глазах я по-прежнему не находил ни иронии, ни юмора — Мара был серьезен и даже озадачен. Я подумал, что он все-таки многого мне не рассказал. Например, о своем отношении к мифам о мандрагоре. И еще я подумал, что, может быть, Мара так взволнован, потому что змея и птица — это знаки, указывающие, что мы на верном пути?
Вечером случился кровавый закат. Солнце, заходя, не тускнело, наоборот — становилось все ярче, горизонт над холмами плавился и растекался кипящей медью. По верхушкам холмов, как по морским волнам, в мою сторону шла солнечная дорожка сияющей бронзы — долина не впитывала скользящие лучи, отторгала их. Полоса неба над горизонтом налилась малиновым, потом алым, но чуть выше небо оставалось бирюзово-синим, как купола мечетей Шым-кента. Над моей головой медленно и угрюмо, словно жертвенные коровы, тянулись к западу облака. Со стороны солнца они сияли белизной, но затененные бока были почти черны. Я подумал, что, стоит им добраться до места казни, и звезда поглотит их, как Хронос своих детей… Солнце коснулось лавы горизонта, слилось с ней, утонуло. Небо было уже не красным — бордовым. От солнечной дорожки остались едва различимые блики, облака почернели полностью… Мне пришла в голову мысль, что вряд ли Природа станет провожать обычный день столь величественным и масштабным зрелищем. Может быть, это… закат эпохи?
Той ночью я выспался как никогда. Утро выдалось солнечным и нежарким. Я решил привести себя в порядок, а потому растолкал Кислого, взял котелок и пакет с гигиеническими принадлежностями и, подгоняя сонного товарища, спустился к роднику. Кислый выполнял роль душа — он черпал котелком из родника воду и выливал ее мне на голову, пока я судорожно намыливался. Покончив с купанием, я побрился. Последний раз я делал это в гостинице Шымкента, так что щетина успела сильно отрасти. В довершение ритуала я почистил зубы, попил ледяной родниковой воды и вернулся к палатке.
Мара сидел, облокотившись спиной о сосну, и молча следил, как я приближаюсь. Голубые глаза смотрели внимательно и немного печально. Его волосы были распущены, легкий ветер поднимал их и зачесывал вокруг ствола, волосы путались в сосновой коре, как паутина. За время нашей экспедиции Мара отрастил усы и бороду, они были чуть темнее волос, и это придавало его лицу некий трагизм.
— Как настроение? — спросил он, и по его голосу, вернее, по едва ощутимой вибрации тембра, я понял, что предстоящий трип волнует Мару куда больше, чем меня.
— Отлично, — заверил я его.
— Хорошо. — Мара кивнул. — Очень хорошо… Ну что ж, тогда начнем.
Я лежал на спальном мешке, жевал кусочек корня мандрагоры и смотрел в небо. Там плавно кружил беркут. Я подумал, что моя змея тоже где-то поблизости.
Корень по запаху напоминал гниющие осенние листья и еще, наверное, сырую землю. Он был плотный, как древесина, и горчил. Не очень приятный вкус, но я заставил себя не обращать на это внимания. Я сосал и разжевывал пластинку минут десять, потом проглатывал и следующие четверть часа прислушивался к своим ощущениям. Затем Мара вкладывал мне в рот очередную порцию, и я снова ее разжевывал. Этот цикл мы собирались повторить двенадцать раз.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Мара, когда я проглотил первую порцию. — Ты ощущаешь какие-нибудь изменения?
— Пока ничего необычного.
— Хорошо.
Я скосил глаза на Казыгурт. Гора уже проснулась и теперь неторопливо наматывала на голову молочно-облачный шарф. Туман сгущался вокруг вершины, словно гора, как планетарный сепаратор, взбивала из атмосферы сливки. Отдельные потоки плавно закручивались в вихри, иногда прорываясь тоннелями чистого воздуха, и тогда в эти просветы отчетливо просматривалось бледно-кофейное тело горы, но затем снова смыкались, сгущались и все больше напоминали белоснежную меховую шапку. А потом память мягко толкнула мое сознание в прошлое, и я увидел облако марихуанового дыма над журнальным столиком. Ведь именно тогда все и началось. С двух совершенно безобидных слов, в которые Мара вложил абсолютно новый, невозможный и пугающий смысл: замочная скважина… Кто бы мог подумать, что все начнется так просто, так невыразительно. Эффект бабочки — так называют это математики. Незначительные изменения в одном месте системы могут привести к непредсказуемым и катастрофическим последствиям в другом и даже в другое время. Вроде того, что взмах крыла бабочки способен изменить погоду. Этот образ всегда казался мне поэтичным и очень далеким от реальности. И вот появился Мара и выпустил на волю свое психотропное насекомое. К каким непредсказуемым и трагичным последствиям это приведет? К смерти, к сумасшествию?.. Я лежал, смотрел на гору, впитывая ее давящую красоту, и надеялся, что теория Мары верна.
Только разжевав и проглотив пятую порцию, я почувствовал, что стало теплее.
— Мара, солнце, что ли, припекает?
— Нет. Мандрагора вызывает термическую активность организма, твоя температура повышается. Это нормально. Что-нибудь еще чувствуешь?
— Мне кажется, у меня затекла спина. Я могу встать, размять ее?
— Да, только аккуратно, не делай резких движений. Твои мышцы расслаблены, как никогда раньше.
Я осторожно поднялся и тут же понял, о чем говорил мой ситтер. Мне казалось, что ветер надувает мое тело, как парус. Я чувствовал себя латексной пленкой, натянутой и трепещущей под напором воздуха. Я посмотрел на свои ноги, казалось, что у них больше нет костей, и я мог по желанию выгнуть их в любом месте и в любую сторону. Я сделал шаг к сосне, и она тут же оказалась метрах в десяти за моей спиной, я попросту ее переступил, вместе с Кислым, который под ней сидел и с испугом таращился на меня. Я подумал, что начинаю понимать, что такое семимильный шаг.
Я оглянулся и внимательно посмотрел на Кислого. Я видел его страх как нечто отдельное и самостоятельное — он походил на мохнатый ощетинившийся ком в его груди. Я протянул к нему руку, хотел потрогать его пальцем, и ком вздрогнул, сжался и выпустил из себя черные шипы, мне даже показалось, что он зашипел. Кислый дернулся и отполз за ствол дерева. Я подумал, что теперь знаю, как выглядит злобная обезьяна прошлого…
— Гвоздь! — Мара догнал меня и схватил за руку. — Ты так можешь до Шымкента убежать. Давай вернемся.
Я смотрел на то, как Мара увлекает меня за руку, и видел, что рука вытягивается. Я решил, что в
