Он продолжил, протянув к Гольдеру руки, словно хотел прижать его к сердцу.
— Что вы такое говорите, любезный друг? Голубчик… Вам ведь известно, что этот пункт договора не несет никакой особой смысловой нагрузки? Он всего лишь призван успокоить законную обеспокоенность пролетариата, не желающего отдавать в капиталистические руки ни пяди советской территории, не обеспечив…
Гольдер раздраженно передернул плечами:
— Довольно болтовни! Не морочьте мне голову! Думаете, я забыл историю с «Амрумом»? Не тут-то было! Я не уполномочен подписывать договор, куда включена статья, с текстом которой компания не была ознакомлена… Вы меня поняли, Семен Алексеевич?
Тот захлопнул папку.
— Прекрасно! — произнес он тоном, в котором не осталось и намека на любезность. — Мы подождем. Пусть ваши компаньоны ознакомятся с дополнениями и примут решение.
«Все ясно… — подумал Гольдер. — Они решили потянуть время… Неужели „Амрум“?..»
Он вскочил, с грохотом оттолкнув стул.
— Я ничего не стану ждать, слышите, вы? Ничего!.. Мы либо подпишем контракт немедленно, либо он не будет подписан никогда!.. Подумайте хорошенько!.. Соглашайтесь или отказывайтесь, но теперь же!.. Я не задержусь в Москве ни на один лишний час!.. Идемте, Валлейс, — позвал он, повернувшись к секретарю Тюбингена, который не спал уже тридцать шесть часов и теперь смотрел на него в полном отчаянии. Боже, неужели из-за этакой мелочи все начнется сначала и ему придется слушать их бесконечные разглагольствования, крики и страдальческий, пугающий его голос старика Гольдера, моментами превращающийся в неразборчивое бульканье-клокотанье, как будто он мог вот-вот захлебнуться кровью…
«Как он может так кричать? — с невольным ужасом думал Валлейс. — Да и другие не лучше…»
Столпившись в одном углу, переговорщики надрывали глотки, но Валлейс улавливал только слова об «интересах пролетариата» и «тирании эксплуататорского капитала».
Лицо Гольдера налилось кровью, он нервно барабанил по столу открытой ладонью, роняя на пол бумаги. Каждый крик напоминал удар кулаком в лицо, и Валлейсу казалось, что сердце старика вот-вот разорвется.
— Валлейс! Черт бы вас побрал!
Секретарь вздрогнул и вскочил со стула.
Гольдер вскочил и быстро пошел к двери, преследуемый бурно жестикулирующими, галдящими людьми. Валлейс не мог разобрать ни слова и как в кошмарном сне бежал за Гольдером. Они были уже на лестнице, когда один из членов комиссии — все это время он спокойно сидел за столом — встал и догнал Гольдера. У него было странное лицо — квадратное, плоское, как у китайца, смуглое, как высохшая земля, с рваными ноздрями каторжника.
Гольдер начал успокаиваться. Русский сказал ему что-то на ухо, и они вернулись за стол. Семен Алексеевич продолжил чтение:
— «Советское правительство получает право на 5 процентов от ежегодной добычи 30 000 кубических тонн сырой нефти и 0,25 процента от каждых последующих 10 000 тонн. При достижении ежегодного объема добычи в 430 000 тонн доля повышается до 15 процентов. Государство будет получать денежную компенсацию, равную стоимости 45 процентов нефти, добываемой из вновь открытых скважин, а также права на газ, в размере от 10 до 35 процентов, в зависимости от доли содержащегося в нем газолина…»
Гольдер слушал молча, прикрыв глаза и подперев щеку ладонью. Валлейсу показалось, что старик спит: лицо его было бледным и осунувшимся, вокруг рта залегли глубокие складки, ноздри опали, как у мертвеца.
Валлейс взглянул на пачку страниц в руках Семена Алексеевича и обреченно подумал: «Это никогда не кончится…»
Неожиданно Гольдер резко наклонился к нему.
— Откройте окно… там, у вас за спиной, — шепотом приказал он. — Быстрее… я задыхаюсь…
Валлейс удивился.
— Открывайте, — сквозь зубы повторил Гольдер.
Валлейс поспешно распахнул створку и тут же вернулся к Гольдеру, опасаясь, что тот потеряет сознание и упадет со стула.
А Семен Алексеевич все читал и читал:
— «Компания „Тюбинген Петролеум“ получает право беспошлинно торговать сырой и очищенной нефтью и ввозить все необходимое ей для работы оборудование, материалы и продукты питания для своих рабочих…»
— Мсье Гольдер, я должен это остановить… — нервно пробормотал Валлейс. — Вы такой бледный… вы не выдержите…
Гольдер стиснул ему руку.
— Замолчите… Вы мешаете мне слушать… Да заткнитесь же, черт бы вас побрал!..
— «Выплаты за концессии Советскому правительству составят 5-15 процентов общей прибыли от нефтеносных участков и 40 процентов от бьющих скважин…»
Гольдер что-то невнятно пробормотал и сложился пополам. Семен Алексеевич прервал чтение.
— Относительно разработанных скважин, вторая подкомиссия — ее отчет представлен — полагает…
Гольдер ледяной рукой судорожно сжал под столом ладонь Валлейса, и тот инстинктивно, изо всех сил, стиснул ему пальцы, вспомнив, как однажды поддерживал разбитую окровавленную челюсть умирающего сеттера. Почему этот старый еврей так часто напоминает ему смертельно больного пса, который способен не только огрызнуться на прощанье, но и пребольно укусить?
— Ваша редакция главы двадцать семь… — прервал собеседника Гольдер. — Мы мусолили текст три дня, надеюсь, вы не собираетесь к ней возвращаться?.. Читайте дальше…
— «Компания „Тюбинген Петролеум“ имеет право строить здания, нефтеперерабатывающие заводы, нефтепроводы, необходимые ей для работы. Срок действия концессии — девяносто лет…»
Гольдер оттолкнул руку Валлейса, расстегнул рубашку и принялся растирать ногтями грудь, как будто хотел выпустить легкие на волю. Он давил с неистовым упорством, нажимая дрожащими пальцами на сердце, уподобясь страдающему животному, которое прижимается больным местом к земле. Пот заливал мертвенно-бледное лицо, стекая крупными, как слезы, каплями.
Голос Семена Алексеевича звучал все громче и торжественнее. Заканчивая, он даже привстал на стуле:
— Статья 74 и последняя: «По истечении срока действия данной концессии все вышеупомянутые строения и сооружения становятся неотчуждаемой собственностью Советского государства».
— Кончено, — со священным изумлением выдохнул Валлейс. Старый Гольдер медленно поднял голову и знаком велел подать ему ручку. Началась церемония подписания. Все десять участников переговоров были бледны, молчаливы и смертельно измотаны.
Гольдер поднялся и пошел к двери. Члены комиссии кланялись ему вслед, с трудом сдерживая бешенство. Улыбался только китаец. Гольдер кивнул, как автомат, и Валлейс подумал:
«Вот сейчас… Он упадет, просто не может не упасть… У него не осталось сил…»
Но Гольдер не упал. Он спустился по лестнице, вышел на улицу, и тут его настигла дурнота. Он остановился, прижался лбом к стене и стоял молча, дрожа всем телом.
Валлейс подозвал такси и помог старику сесть. На каждой выбоине он ронял голову на грудь, как тряпичная кукла, но постепенно свежий воздух взбодрил его. Он раздышался, дотронулся до лежавшего в нагрудном кармане бумажника.
— Дело сделано… наконец-то… Свиньи…
— Не могу поверить, что мы провели здесь четыре с половиной месяца! Когда мы уезжаем, мсье Гольдер? Дрянная страна! — с чувством воскликнул он.
— Согласен… Вы едете завтра.
— Но… А вы?
