моральный вассал Фридриха, а также (и главным образом) наш австрийский союзник». Оставляя пока без внимания роль Петра (об этом я скажу позже), остановлюсь на действительной роли России в Семилетней войне, русско-австрийских союзнических отношениях и пресловутом «венском эгоизме».
Говоря о русском вкладе в войну, я хотел бы поговорить вообще о нашей стратегии того периода. По словам Керсновского, «полевая» стратегия русских «всю войну была скована стратегией кабинетной. Выдающиеся начальники, как Салтыков, ослабляли эти узы — посредственные, как Фермор, следовали указке слепо».
В своем труде Керсновский далее пишет: «Салтыков обладал в большой степени здравым смыслом и (что делает из него вождя в истинном значении слова) сочетал с воинской храбростью большое гражданское мужество. Он умел разговаривать с наглыми австрийцами (!) и наотрез отказывался выполнять требования Конференции, шедшие вразрез с интересами русской армии и несовместимые с достоинством России… Кампания 1759 года ставит Салтыкова головою выше всех союзных полководцев Семилетней войны».
Впрочем, остается непонятным, почему эти лавры не принадлежат Дауну, который в конце 1758 года единственным изо всех воевавших командующих додумался до атаки противника ночью, или Фридриху, который трижды в течение той же кампании 1759 года (не говоря уже о последующих) выпутывался из плотнейшего стратегического окружения при соотношении сил 1:3, а то и 1:5.
Затем — отказ «выполнять требования Конференции, шедшие вразрез с интересами русской армии». Неужели есть на свете армия, чьи интересы идут вразрез с требованиями ее правительства? В той же «Истории Русской Армии» можно прочитать следующий пассаж: «Жалкую роль некоего „унтер-гофкригсрата“ играла петербургская Конференция, заботившаяся лишь о соблюдении австрийских интересов и упускавшая из виду свои собственные. Здесь, бесспорно, сказалось влияние нашей дипломатии, являвшейся во все времена защитницей чужих государств в ущерб таковым же своего собственного. В те времена она подпала под влияние графа Кауница — знаменитого канцлера Марии Терезии…
Одна лишь кампания 1757 года и зимний поход 1758-го были нами ведены в наших собственных интересах. В 1758, 1759, 1760, 1761 годах соблюдались интересы Австрии, в 1762-м — интересы Пруссии» (Керсновский А. А. История Русской армии).
Керсновский пишет, что «войну можно было кончить еще в 1759 году, после Кунерсдорфа, прояви австрийцы известный минимум лояльности, более того — понимай они правильно свои же интересы. Бездарный и нерешительный Даун пропустил тогда исключительно благоприятный момент. Эгоизм Австрии был настолько велик, что шел ей же во вред!»
Здесь стоит кое о чем поспорить. Как известно, «минимума лояльности» в кампанию 1759 года не проявили и русские. Дым Кунерсдорфа настолько затмил им глаза, что Салтыков, одержав победу, счел, что это дает ему возможность диктовать условия всем другим союзникам. Однако, как известно, еще Цезарь, затем Наполеон, а за ними и Эйзенхауэр сказали, что коалиционная война единственно возможна не при условии диктата одной, даже доминирующей стороной, а лишь путем уступок ее партнерам.
Россия же доминирующей не была. Имея на своем счету крайне малозначительную и крайне тяжелую победу при Гросс-Егерсдорфе, поражение при Цорндорфе и крупную победу при Кунерсдорфе, а также рейд на Берлин и взятие Кольберга, наши военные и историки почему-то принижают роль австрийцев. Тем не менее у последних был и Колин, и Хохкирх, и другие победы. Армия Габсбургов брала Глац и Швейдниц (которые с точки зрения логики войны были стократ более важными пунктами, чем тот же Кольберг), а также совершила успешный рейд на Берлин под началом Гаддика гораздо раньше, чем русские.
Кроме того, Австрия в одиночку воевала с пруссаками (еще свежими и полными сил) два крайне тяжелых года — 1756-й и 1757-й (топтание русских под началом Апраксина в Восточной Пруссии в кампанию 1757 года против крошечного корпуса Левальда серьезной помощью союзнику счесть нельзя). Впрочем, обо всем этом я уже сказал в главе, посвященной кунерсдорфским событиям.
При отсутствии взаимодействия с австрийцами (на чем настаивают наши «послевоенные» историки — дескать, соединение с Дауном значит «подчинение России венскому кабинету»), мы создали бы для Фридриха перспективу разгрома обеих главных союзных армий по частям. Как известно, король прусский именно этого и добивайся всей своей стратегией, а Салтыков, Фермор и Бутурлин всячески ему в этом способствовали. В случае полного разгрома Австрии пруссаками (чего русско-советская историография в своих трудах молчаливо желала), мы бы в одиночку вряд ли сумели бы удержать наши эфемерные «приобретения» и «присяги» в Восточной Пруссии. Таким образом, так ли отличен бесспорный эгоизм Австрии от его российского аналога?
Анализируя состояние армии и стратегии России в ходе войны, Керсновский делает решительный вывод: «с русской стороны мы можем отметить следующие элементы. 1). Политика — слаба и несамостоятельна. 2). Стратегия „кабинетная“ — несостоятельная и антинациональная, „полевая“ — всякий раз, когда ей удается освободиться от пут „кабинетной“ — хороша. 3). Тактика — хороша, а иногда — отлична. 4). Качество войск — при всех обстоятельствах превосходно». Предоставляю читателю на основе предложенных мною текстов самому оценить «объективность» этих слов…
В целом русская армия с честью выдержала трудное испытание Семилетней войны. В борьбе с лучшей армией Западной Европы, в ожесточенных кровопролитных сражениях русские войска часто не уступали противнику. В основе этого лежало моральное превосходство русской национальной армии, ее монолитной солдатской массы над отлично вымуштрованными, но не одушевленными никакой идеей насильственно завербованными солдатами прусского короля. Огромные потери (в относительном выражении) не помешали русским войскам при Цорндорфе удержать поле сражения, а при Кунерсдорфе обратить в бегство врага.
Это представляет собой исключительное явление в мировой военной истории и служит одним из наиболее убедительных показателей их высоких качеств. Русская армия, бесспорно, сыграла важную (но не важнейшую) роль в войне на европейском театре военных действий. Безусловно, кунередорфская победа русской армии поставила Пруссию на грань катастрофы. Даже и тот затянувшийся ход войны, который фактически имел место, вел к неотвратимому поражению Пруссии. Сложилось же такое положение прежде всего благодаря действиям и успехам союзных армий в 1759 и 1760 годах. Случайное обстоятельство, изменившее финал войны, отняло у России плоды ее усилий, но не могло лишить ее военной славы. Международный авторитет и внешнеполитические позиции страны укрепились.
Итогам развития русского военного искусства в ходе Семилетней войны вряд ли можно дать однозначную оценку. Как было показано, на стратегию русской армии влиял ряд факторов, тормозивших активность и толкавших на путь «сдержанных» стратегических методов, присущих западноевропейским армиям рассматриваемого периода. Таким образом, в целом война вылилась в борьбу на истощение. Тем не менее, несмотря на неблагоприятные условия, один крупный положительный образец применения новых стратегических методов — Пальциг-Кунерсдорфский поход Салтыкова — был в бесспорном активе русского военного искусства в Семилетнюю войну. Положительной оценки заслуживают не только действия Салтыкова во время этого похода, но и основная идея, заложенная, что бы там не утверждал Керсновский, в план Конференции на 1759 год (по соединении армий союзников «…дать решительную баталию и всей войне конец сделать»).
Но после 1759 года стало очевидно, что абстрактно правильная идея — нанести поражение Фридриху соединенными силами союзников — являлась практически, в силу негативной позиции обеих сторон, неосуществимой. Конференции следовало на 1760 год принять предложение Салтыкова. Возможно, что тогда Кольберг был бы взят на год раньше и крах Пруссии сделался бы вероятным уже в 1761 году, до момента смерти его непримиримой противницы — Елизаветы.
Главной проблемой, стоявшей перед русской армией и так и не разрешенной во время Семилетней войны, была проблема наступательного боя. В этой области во время Семилетней войны были сделаны важные шаги вперед. В первую очередь нужно указать на осуществленное Салтыковым при Кунерсдорфе отступление от традиционной схемы линейного боевого порядка. Впервые был создан сильный резерв, что означало начало преодоления одного из наиболее тяжелых недостатков этой тактики. Другим позитивным моментом стало зарождение в русской армии легкой пехоты в виде сформированных Румянцевым в 1761 году батальонов и начало разработки тактики таких войск. Известное значение имело и применение (хотя и в ограниченном масштабе) сомкнутых колонн для атаки.
Новые, весьма значительные явления наблюдались в развитии методов боевого применения
