преследовали бегущего противника. Четные эскадроны оставались в строю и двигались в 200 шагах следом. При проходе через взводные промежутки (если количество гусарских и линейных эскадронов совпадало), только первые два взвода каждого гусарского эскадрона рассыпали строй. Остальные подразделения двигались строем в 200 шагах от передовых кавалеристов. Если кавалерия противника начинала контратаку, гусары откатывались назад, за строй тяжелой конницы, откуда вели огонь, чередуя залпы взводами. Считалось, что стрельба сильнее подрывает боевой дух противника, чем звон сабель. Тем временем тяжелая кавалерия вновь переходила в атаку, довершая разгром.
Допускалась атака с перевернутым фронтом (после разворота). Охват производили в три или четыре шеренги.
При поворотах взводом или эскадроном опорный фланг стоял на месте, а поворачивающийся пускал лошадей в галоп. Кроме этого, полк мог поворачиваться вокруг центра, при этом часть взводов разворачивалась на месте. После завершения маневра полк останавливался и выравнивал ряды.
В обязанности офицеров входил контроль за состоянием лошадей, то же выполнял дежурный унтер- офицер. Если на марше лошади начинали терять форму, офицеры эскадрона обязаны были принимать соответствующие меры (под личную ответственность командира).
Действия в пешем строю в основном предусматривали огонь развернутого строя. Как уже говорилось выше, в конном строю кирасирам и драгунам (кроме кирасирских фланкеров) запрещалось вести огневой бой. Кирасирам вообще нельзя было спешиваться — их привлекали только для конных атак. В отличие от них, драгуны могли с равным успехом сражаться как верхом, так и в пешем строю, но вести ружейный огонь с коня не имели права. Гусары не использовались в качестве пехоты, но тактика их действий (рассыпной строй) позволяла им спешиваться, когда это диктовалось обстановкой. В бою в конном строю вести огонь могли только гусары — тяжелую кавалерию Фридрих на это не отвлекал.
Таким образом, залповый огонь вели только спешенные драгуны. Их строили в три шеренги; виды стрельбы включали в себя огонь взводами, отделениями и шеренгами (при этом первая спешенная шеренга опускалась на колено). Залпы чередовались через второго или четвертого во взводном расчете, часто практиковалась стрельба взводами и полувзводами. Следует отметить, что драгунские ружья со штыками были короче пехотных и стреляли на меньшую дистанцию (150 метров) и гораздо менее метко, чем огнестрельное оружие пехотинцев. Укороченный гусарский карабин (для фланкеров) — своего рода удлиненный пистолет — отличался еще меньшей прицельной дальностью (80 метров). В гусарских полках применялся и эскадронный залп из пистолетов.
Хваля или критикуя фридриховскую кавалерийскую тактику, не следует забывать, что возрождение прусской конницы в 40—50-е годы XVIII века было неразрывно связано с тактикой королевской армии. Обучение и действия последней находились в строгом соответствии с канонами линейной тактики, затрудняющей маневрирование пехоты в ходе сражения. Такой же тактикой руководствовались и противники Фридриха. В этих условиях конница становилась самой подвижной частью боевого порядка армии и успешно совершала фланговые атаки. В боях с армиями, развернутыми в линии, эти атаки (поддержанные пехотой), быстро «сворачивали» и разрушали построение противника с выбранного фланга и часто становились основным фактором достижения победы в полевом сражении.
Уже в кампании 1744–1745 годов пруссаки, освоив новую тактику, начали применять ее с ошеломляющим успехом, и первыми почувствовали на себе силу ударов обновленной прусской кавалерии австрийцы. 1745 год: июнь — Гогенфридберг, река Зоор, сентябрь — Сова, Гросс-Хеннерсдорф, Герлиц, декабрь — Кессельдорф. Австрийские офицеры и солдаты привыкли к тому, что и их собственная конница и конница противника движется «маленькой рысцой» и ведет беглый огонь с коня развернутым строем, стоя на месте. Поэтому первая же атака пруссаков привела врага в состояние паники: «…на каре австрийской пехоты помчалась без единого выстрела линия кирасир. Они ехали так быстро и так сомкнуто, что казались австрийцам своеобразной живой стеной, неумолимо надвигающейся на них. Внезапно из-за фронта тяжелой конницы появились гусары, на полном скаку сделали поворот и очутились на фланге австрийцев. Этого удара они не выдержали и побежали. Атаку сомкнутым строем завершило преследование рассыпным строем…»
В Европе применение новой тактики произвело эффект разорвавшейся бомбы. Так, офицер австрийской кавалерии Гибер вспоминал в своих записках: «В одной только Пруссии офицеры и солдаты обладают уверенностью в лошади и смелостью в управлении ею. Они как бы составляют единое целое с лошадью и проводят в жизнь древнее сказание о кентаврах. Только там видны на маневрах 60–80 эскадронов силой в 130–140 коней каждый, составляющие крыло всей армии. Только там можно видеть 8— 10 тысяч всадников, производящих атаку на несколько сот саженей в совершенном порядке и после остановки начинающих подобную же атаку против предложенного, внезапно появившегося в новом направлении противника…»
Вслед за восхищением в стан противников Фридриха вкралась тревога. Первыми опомнились австрийцы, которые до начала Семилетней войны развернули программу переучивания своей кавалерии но фридриховскому образцу. Однако, как и впоследствии русские, австрийцы не увидели не только духа, но даже и самой буквы реформ Фридриха. Хотя и здесь тяжелую конницу стали обучать атакам на холодном оружии, но… по-прежнему разрешалась и стрельба с места. Какой способ боя избрать, зависело от командира полка — это часто отрицательно сказывалось на результатах атак. Французы же вообще с пренебрежением отнеслись к тактическим изыскам «бранденбургского маркиза». Поэтому после начала Семилетней войны Европа услышала о таких городках, как Росбах и Лейтен.
Кроме обучения ведению фронтального боя тяжелой конницей, Фридрих придавал огромное значение подготовке гусар, поскольку на них легла главная тяжесть «малой» рейдовой войны и именно им пришлось столкнуться с многочисленной и отличной по качеству «природной» конницей Австрии и России.
К тому же гусарские полки того времени во всех европейских армиях страдали неким оттенком иррегулярности, а их личный состав был хуже подготовлен к боевым действиям как в индивидуальном, так и в групповом плане. Другое дело, что, например, австрийцы вербовали своих гусар из числа жителей долины Пушта, где уже много веков жили пандуры — великолепные природные наездники. Русские располагали такими же по качеству казачьими полками, а вот пруссаки в силу культурных и географических причин были начисто лишены природной кавалерии. Поэтому немногочисленные гусарские полки в первые годы правления Фридриха переняли только отрицательные черты «полурегулярства», почти совершенно не восприняв положительных.
В частности, низкорослые гусарские лошади по уставу не подлежали выездке. Согласно воззрениям военных начала XVIII века, высокое качество конского состава в гусарских полках и его тренировка к действиям в боевой линии были вовсе не нужны: гусар учили в основном действиям в рассыпном строю как верхом, так и (весьма часто) пешим порядком. Строго говоря, если драгуны были «ездящей пехотой» регулярного образца, то гусары — нерегулярного. Это накладывало негативный отпечаток на их подготовку. Несомненным плюсом прусских гусар являлась лишь их жесткая, как и в остальной фридриховской армии, дисциплина.
Вскоре после начала войны за Австрийское наследство, когда тогдашний слабый уровень подготовки прусской кавалерии оказал самое неблагоприятное влияние на ход боевых действий, Фридрих издал в 1742 году «Инструкцию полковникам и всем офицерам гусарских полков». В этом пособии король указал гусарским офицерам обратить самое серьезное внимание на следующие положения:
«1. Полковники и командиры гусарских полков, также все штаб-офицеры должны приложить все
