хорошо обученного французского войска, чем помогать ему. Соединенная армия дошла до Готы и Веймара; а Ришелье послал корпус в Хальберштадский округ, который, опустошив страну, появился перед воротами Магдебурга.
Примерно в то же самое время русская армия под предводительством генерал-фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина окончательной численностью 65 187 человек (не считая больных и заслонов на русской границе), сосредоточившись весной в районе Ковно, своим авангардом перешла границу Пруссии. Нерегулярные войска его, состоявшие из казаков и калмыков, рассыпались по пограничным провинциям, истребляя все огнем и мечом. Апраксин, отделив корпус под командой генерала Фермора, приказал ему занять Мемель, а сам остановился на правом берегу реки Руссы. Целью похода намечалось овладение Восточной Пруссией, хотя до июня не исключалась отправка части армии в Силезию на помощь австрийцам.
Одновременно с русскими и шведы высадили свое войско в Штральзунде и начали опустошать Померанию.
Пруссия сделалась театром военных действий. «Во все концы ее проникли неприятели, и Фридрих принужден был раздробить армию свою на части, чтобы противопоставить оплот каждому наступающему врагу. Но он не мог равнодушно переносить разорение и гибель самых цветущих своих провинций и не надеялся на свои силы в страшной борьбе. Враги были почти в восемь раз сильнее его; он был окружен ими со всех сторон. Видимо, надлежало превозмочь себя и быть свидетелем и виновником погибели прекрасного Прусского королевства. Часто овладевала им тяжкая меланхолия; в эти минуты он решался не пережить своего несчастья. Генералы прусские, видя его мрачным и пасмурным, боялись, чтобы он в порыве отчаяния не покусился на собственную жизнь. Всем было известно, что он всегда носил при себе сильнодействующий яд. Но в минуты скорби Фридрих изливал всю свою душу в стихах, выражавших глубокое удручение. В них почти везде проглядывала пагубная мысль о самоубийстве. Но сама способность передавать горе стиху служила ему сильным противоядием; и если он сохранил еще некоторую твердость духа в эту печальную эпоху своей жизни, то обязан тем поэтическому направлению своей души. Иногда надежда в нем воскресала; с пророческим воодушевлением предсказывал он Пруссии торжество над врагами и бессмертную славу. Тогда и сам он оживал духом и бодро принимался опять задело». (Кстати, Фридриху было весьма свойственно преувеличивать как свои успехи, так и, в особенности, неудачи. Это наиболее ярко проявилось на последнем этапе Семилетней войны, когда Пруссия действительно находилась на грани гибели.)
Но обратимся к ходу военных действий и последуем за ними в хронологическом порядке.
Мы видели, что для прикрытия Пруссии от русских Фридрих II оставил до 22 тысяч солдат (практически во всех русских источниках численность этой армии увеличивается до 30 тысяч, не считая 10 тысяч вооруженных горожан ландвера) под начальством опытного полководца, восьмидесятилетнего генерал- фельдмаршала Ганса фон Левальда. В его корпусе служили такие блестящие офицеры, как Манштейн, Мантейфель, Дона, Платен, Рюш. Сам король, занятый борьбой с Францией и Австрией, не считал русских сколько-нибудь серьезными противниками и относился к ним с нескрываемым пренебрежением (в одном из писем он заметил, что «русские же варвары не заслуживают того, чтобы о них здесь упоминать»). Пока совершались кровавые события в Богемии, русские в мае 1757 года четырьмя колоннами (65 тысяч человек без учета авангарда Фермора при 19 тысячах лошадей и огромном количестве артиллерии) проникли в Пруссию.
В январе 1757 года взамен инструкции Бестужева-Рюмина был составлен план будущей кампании. Он предусматривал действия армии Апраксина в пределах Восточной Пруссии с последующим захватом ее столицы — Кенигсберга.
Невозможность прямого пути из Риги в Восточную Пруссию, а также необходимость соединиться с двигавшейся с Украины конницей способствовали выбору окружного пути через Ковно. Особый осадный корпус генерала В. В. Фермора направился к Мемелю — важному порту и пограничной крепости Восточной Пруссии, прикрывавшей ее со стороны Куршского залива. В Ковно армия прибыла 18 июня 1757 года. Поход проходил в трудных условиях и крайне медленно: полки двигались вместе со своими обозами и растянувшиеся на десятки верст телеги и фуры сдерживали идущие следом войска.
Нужно отметить, что сам Апраксин умышленно замедлял продвижение армии. Во-первых, он ожидал изменений на австро-прусском театре военных действий и надеялся, что у него дело не дойдет до серьезного столкновения с прусской армией. Во-вторых, как я уже говорил, фельдмаршал, как и многие сановники, с тревогой поглядывал на «молодой двор», зная о политических и военных пристрастиях наследника престола Петра Федоровича. Поэтому Апраксин хотел действовать наверняка и поддерживал переписку со своим приятелем Бестужевым-Рюминым, ожидая от него указаний и советов. Но канцлер был уже не в прежней «силе» и не мог, как раньше, влиять на события при дворе. В письме от 5 августа 1757 года он рекомендовал Апраксину не тянуть с походом, ибо Елизавета в его присутствии «с великим неудовольствием отзываться изволила, что ваше превосходительство так долго… мешкает». 18 июля он писал фельдмаршалу: «…медлительство вашего марша, следовательно и военных операций, начинает здесь уже по всему городу вашему превосходительству весьма предосудительные разсуждения производить, кои даже до того простираются, что награждение обещают, кто бы российскую пропавшую армию нашел».
Уже на этой стадии кампании 1757 года Апраксин не показал себя хорошим военачальником. Располагая огромной властью, позволявшей ему поступать в походе (с точки зрения «устройства армии», а не планирования операций) по собственному усмотрению, он и здесь постоянно требовал указов и распоряжений правительства. Поход пришелся на Великий пост, и в войсках было много больных. «Правда, — писал Апраксин, — указом Петра Великого и повелевается солдат в том случае в пост мясо есть заставлять, но я собою силу этого указа при нынешних обстоятельствах в действо привести не дерзаю». Когда в конце июня синод прислал разрешение следовать разумному указанию Петра и выдавать солдатам в походе по фунту мяса и две чарки вина в день, пост кончился, а больных было уже более 11 тысяч человек, или пятая часть армии.
Сохранившиеся письма Апраксина подтверждают мнения его современников (в частности, князя М. М. Щербатова) о том, что главнокомандующий больше беспокоился о поддержании своего прежнего роскошного образа жизни, чем о состоянии армии. 17 апреля 1757 года он писал И. И. Шувалову, чтобы тот похлопотал об отсрочке в выплате долгов фельдмаршалом, и обосновывал эту просьбу таким образом: «По выступлении… моем за границу, где, быв всегда в дороге и имея более во всем дороговизны… столов своих никак убавить не могу, но, напротив того, оныя еще прибавиться должны. Сверх же того, сколько я ни старался уменьшить обоз мой, но никак меньше не мог сделать, как двести пятьдесят лошадей, кроме верховых, которых по самой крайней мере до тридцати у меня быть должно (первоначально обоз состоял из 500 лошадей. —
Тем временем армия продвигалась на запад. Как пишет Керсновский, «В поход шли отнюдь не с легким сердцем. Пруссаков у нас побаивались. Со времен Петра, и особенно Анны, немец являлся у нас существом заповедным — иного, высшего порядка, учителем и начальником. Пруссак же был прямо всем немцам немец. „Фредерик — сказывают — самого француза бивал, а цесарцев и паче — где уж нам многогрешным противу него устоять!“… После первой стычки на границе, где три наших драгунских полка были опрокинуты прусскими гусарами, всей армией овладела „превеликая робость, трусость и боязнь“ (чистосердечно признается Болотов), сказывавшаяся, впрочем, на верхах гораздо сильнее, чем на низах».
Русский авангард, составленный из легких, нерегулярных войск — казаков, калмыков и крымцев, ясно показывал, что война эта будет тягостной и опустошительной для Пруссии.
«Дикие, неустроенные орды этого войска всюду оставляли за собой ужас и отчаяние: пепелища, развалины и трупы жителей без разбора пола и возраста означали их след. Пруссаки смотрели на наше войско, как на вторжение новых варваров, называя наших казаков гуннами восемнадцатого столетия. Между тем в регулярном нашем войске господствовала дисциплина, которая могла служить примером для самых образованных народов». После пятидневной осады (6 июля) авангард Фермора при поддержке флота взял Мемель, устроив в нем сообщение морем с Ригой. Главные же силы армии вместе с Апраксиным границу Восточной Пруссии решились перейти лишь в середине июля, когда было получено сообщение о сдаче после непродолжительной бомбардировки с-суши и с моря Мемеля. В армии возмущались тем, что Фермор, располагая полным превосходством в силах (16 тысяч против 800 человек гарнизона слабоукрепленной крепости), позволил пруссакам на самых почетных условиях покинуть крепость.
