— Нет. Он остается там до следующего дня, когда снова направится на Землю.
— Э, значит, и они экономят, — отметил я. — Они не так всемогущи, как мы себе воображаем. Между прочим, успели ли вьгосмотреть их звездолет?
— Зачем? — Одеста вопрошающе посмотрела на меня: — А ты что, его осматривал?
— Нет, нет, — поспешил я отречься. — Просто мне хотелось понять, как прошел ваш полет.
— К счастью, обошлось без происшествий, Тервел, и в течение всего времени у нас не было никаких контактов с юсами. Но несмотря на это, мы чувствовали себя страшно подавленными! Едва скрывали свою фобию… В сущности, только Ларсену и Штейну вроде было все равно, где они находятся, но Ларсена, думаю, ничто не сможет «вывести из себя», а Штейн… У него была способность работать при любых обстоятельствах! Даже в звездолете он продолжал обдумывать какую-то свою теорию, надеялся ее развить дальше и закончить здесь на Эйрене. — Одеста огорченно пожала плечами. — Мы так и не узнали, что это была за теория. Штейн вводил все результаты своей научной деятельности в засекреченный банк данных, а двадцать шестого утром все полностью стер. Но почему? Что заставило его уничтожить собственный труд? Может быть, он посчитал его бесполезным, ошибочным? С возможными опасными последствиями…
Она задумалась так глубоко, словно и вправду надеялась, что вот сейчас в данную минуту сумеет ответить на эти вопросы. Задумался и я. Только о вещах значительно более мелких.
— После смерти Фаулер сжимал в руке изображение Штейна. Но как оно попало к нему?
Предполагаю, что Штейн его ему дал… с какой-! целью.
— А ты не знаешь, когда и каким образом он сам его получил?
— Он говорил мне, что это изображение образовалось у него на глазах сразу же после старта звездолета, — немного рассеянно ответила Одеста. — Там у каждого из нас была отдельная квартира, и пока он находился у себя в холле, заметил, как на столике напротив появляется какое-то зернышко, как оно растет, и оформляется… Я тоже нашла нечто подобное у себя в холле, наверное, находили и другие, хотя и отрицают это с необъяснимым для меня упорством. Однако, насколько мне известно, только Штейн захватил свое подобие с собой. Он утверждал, что хранит его на память.
— В шутку, наверное?
— Нет, это была не шутка. И вообще… мне кажется, что он не ненавидел юсов! Естественно, он никогда в этом не признавался, но…
— А ты? Одеста, ты их ненавидишь?
Я убежден, что именно мой неожиданный вопрос заставил ее непроизвольно коснуться руками висков. Но что общего могло быть между юсами и синяками, которые она скрывала под волосами.
— Я их боюсь, — прошептала она. — А в глубине души мы ненавидим тех, кого боимся, ведь так?.. И все же я уверена, что они не желают нам зла, Тервел. Если бы они захотели, то уже тысячу раз могли бы нас уничтожить! Что мы по сравнению с ними?
Ее последние слова, вызвали нечто вроде кошмарной галлюцинации. Я сидел напротив этой маленькой, почти сорокалетней женщины с увядшими чертами лица и безжизненным застывшим взглядом, а как будто бы видел в ней образ всей нашей человеческой цивилизации… страдающей чувством собственной неполноценности.
Она наблюдала за мной с вялой улыбкой.
— Убийство Фаулера и Штейна очень негативно отразилось на сознании людей здесь, — сказала она приглушенно. — Оно их озлобило, но только против юсов! «Вот до чего они нас довели», — так сейчас думают все. Как будто и не хотят узнать, кто же настоящий убийца. Более того: склонны даже проявить к нему сочувствие — он ведь один из них. И он ведь человек. — Одеста задумчиво потерла лоб. — Вон к чему все идет, думаю, недалек тот день, когда понятие «преступник» вообще исчезнет из нашего морального кодекса. Таких людей просто будут объявлять «жертвами юсов», даже если они видели юсов, только на картинках… Да, боюсь, что наступает время катастроф, Тервел! В присутствии юсов человечество уже находит себе универсальное оправдание и скоро даст волю своим самым низменным, подавляемым даже в первобытных обществах инстинктам.
К сожалению, она в значительной мере была вправе так говорить, может быть, поэтому и моя реплика вышла такой язвительной:
— Надеюсь, что вместе со своими прогнозами, ты предложишь какой-нибудь выход, чтобы они не сбылись.
— Такой выход уже предложен! — торжественно сообщила она. — Самими юсами!
— Ты говоришь о переселении? -
— Да! Именно оно даст нам возможность положить начало переменам в себе.
— Но в каком направлении?
— Необходима просветительская работа, Тервел! — Одеста говорила со все большим вдохновением. — А ее можно было бы развернуть тут, в непосредственной близости к юсам. Люди должны привыкнуть к ним. Успокоиться. Примириться, но не в худшем смысле. Речь идет о разумном, достойном смирении перед действительностью такой, какая она есть. — Она решительно подняла голову. — Я не буду возвращаться на Землю. Останусь тут навсегда среди переселенцев, буду помогать им, чем могу. И вместе с ними буду стремиться к новой для нас душевной гармонии! А за тридцать лет на Эйрене появятся новые поколения людей.
— Ясно, ясно! — не выдержал я. — И эти поколения, уже совсем смирившиеся с юсианской действительностью, возвратятся на Землю. И как тысячи убежденных миссионеров начнут распространять среди обоих собратьев чудотворное учение об упомянутой душевной гармонии. И человечество мало-помалу придет к Великой эре своего полного успокоения…
Одеста не почувствовала иронии в моих словах, настолько она была во власти своих просветительских идей:. — Именно так! Полное успокоение! Только после него. начнется наш истинный взлет. А наше настоящее… — лицо? ее снова померкло, — оно неопровержимо доказывает, что i переселение не только необходимо, но и совершенно неотложно. Но эти отвратительные убийства могут его затор-мозить. Да и юсы, кажется, не проявляют достаточной настойчивости.
Потом, помолчав несколько мгновений, она резко указала на небольшой диск, вставленный в стену над диваном.
— Иногда мне хочется выдернуть его и поговорить с ними! Откровенно!
Я с удивлением посмотрел на диск. Я уже раньше видел много похожих на этот — слегка выпуклых, раскрашенных в яркие кричащие цвета, разбросанных повсюду на базе. Они были и в коридорах, и в моей квартире, и в столовой, и в кабинете Ларсена, и даже в раздевалке плавательного бассейна, поэтому я предположил, что они обслуживают внутренние коммуникации. И явно ошибался.
— Как? Неужели ты еще не знаешь? — угадала мое состояние Одеста. — Да, эти диски… они, ну назовем их юси-анскими телефонными аппаратами. Достаточно потянуть какой-нибудь из них немного вперед, и оттуда сейчас же послышится голос дежурного «телефониста».
— И вы часто их используете?
— Исключительно редко, и то только Ларсен. А юсы к нам по ним не обращались до сих пор ни разу. Когда необходимо что-либо нам передать, они пользуются письменной связью, причем тексты сообщений обычно составляются еще на Земле, как, например, о твоем приезде.
— А что ты имеешь в виду под «исключительно редко»?
— Только два раза. Первый был по настоянию Вернье. Он считал, что правильно будет уведомить «соседей» о строительстве Дефрактора, поскольку он находится всего в четырех километрах от их базы. А второй по поводу смерти Фаулера и Штейна. Они и без того узнали бы о ней, так что сообщение Ларсена было продиктовано чисто тактическими соображениями.
Прежде чем задать следующий вопрос я глубоко вздохнул:
— Есть ли какой-либо способ узнать, не пользовался ли кто-нибудь «телефонной» связью тайно?
— Но кто мог это сделать! — воскликнула Одеста и впервые за этот вечер я уловил в ее голосе фальшивые нотки. — Да и почему тайно?
— И все же? — настаивал я.
— Нет. Невозможно узнать. Только если сами юсы его выдадут.
— Скажи мне, Одеста, — я посмотрел ей прямо в глаза, — возможно ли, что двадцать шестого
