разгулом насилия, инициированным Цезарем Октавианом, она с грудным младенцем на руках бежала из Рима в Неаполь, где скрывался ее муж, скомпрометировавший себя участием в Перузийской войне. Уже втроем они кочевали то по Сицилии, то по Греции, пока летом 39 года, поверив миролюбивым обещаниям триумвиров, не вернулись в Рим. Ливия ждала второго ребенка.
Тогда-то Цезарь Октавиан и увидел ее впервые, в результате чего у него возник странный план новой женитьбы. Ливия и Тиберий, едва вернувшиеся из ссылки и чувствовавшие за собой вину, не стали спорить. Он согласился уступить Цезарю свою беременную жену, она приняла предложение выйти за него замуж. Отца, который бы дал за ней приданое и устроил помолвку, у нее больше не было, и эту роль взял на себя Тиберий. Пир состоялся в его доме. Кушанья гостям подавали на посуде, входившей в приданое невесты. Затем Цезарь увез новобрачную в свой дом, где 14 января она родила мальчика, которого нарекла Друзом в честь своего отца — неистового защитника республики, погубленного ее нынешним мужем и его коллегами. Через три дня, 17 января, отпраздновали свадьбу[78].
Разумеется, Рим не отказал себе в удовольствии позлословить по поводу столь умело состряпанного дельца. Из уст в уста передавались анекдоты и соленые шутки. Рассказывали, что во время брачного пира молодой раб, не разобравшись, что к чему, указал Ливии, что она ошиблась местом, потому что муж ее, Тиберий, сидит на другом конце стола. Горожане охотно распевали куплет из всем известной греческой комедии: «Везучие родят на третьем месяце»[79]. Кое-кто вопреки здравому смыслу (не подлежало сомнению, что Друз был зачат в ссылке) утверждал, что настоящий отец ребенка — Цезарь Октавиан.
Эта женитьба дала лишний повод для критики, которой осыпал Цезаря Октавиана Антоний. По его мнению, в ней проявились такие черты натуры Цезаря, как невоздержанность и неумение противостоять страстям. И все-таки не стоит преувеличивать ее скандальный характер в контексте эпохи, когда браки с легкостью заключались и расторгались в зависимости от образования и разрушения политических альянсов. Яркий пример подобного рода мы находим в жизни оратора Гортензия и мудреца Катона. Гортензий, убежденный, что плодовитые женщины должны поочередно принадлежать множеству мужей, просил у Катона руки его замужней дочери. Катон ответил отказом, но взамен предложил уступить ему свою жену Марцию, в то время беременную. Сразу после рождения ребенка Марция действительно вышла замуж за Гортензия, который, к несчастью, умер прежде, чем этот брак принес свои плоды. Унаследовав после смерти Гортензия все его состояние, Марция спокойно вернулась к Катону, вновь взявшему ее в жены[80].
Мы говорим о Катоне Утическом, человеке, который на долгие годы оставался для древних римлян образцом стоической мудрости. Таким образом, Цезарь Октавиан не сделал ничего, что шло бы в разрез с общепринятыми нравами. Зная его жизнь, трудно поверить, что в данном конкретном случае он действовал под влиянием сердечного порыва. Разумеется, его не оставили равнодушным ни строгая красота Ливии, ни ее молодость и свежесть, но по существу этот брак ничем не отличался от двух предыдущих — каждый из них преследовал главным образом политические цели. Женитьба на патрицианке[81] самого тонкого разбора открывала Цезарю Октавиану, который ни на минуту не забывал о скромности своего происхождения, доступ в замкнутую касту правящей аристократии, пользующейся в народе огромным, освященным славой предков, авторитетом.
Чтобы все узнали, до какой степени ему желанна Ливия, он распространил слух о чудесном добром предзнаменовании, полученном ею. Сразу вскоре после помолвки она сидела в саду своей виллы в окрестностях Рима. Вдруг ей на колени откуда-то сверху упала белая курица, сжимавшая в клюве лавровую веточку, украшенную ягодками. Разумеется, она поскорее подняла вверх голову, чтобы посмотреть, откуда взялась курица, и увидела, что над ней кружит орел, очевидно, только что упустивший свою добычу. Такое невероятное событие требовало разъяснений гаруспиков. Обратившись к ним за советом, она услышала, что курицу следует оставить у себя и ухаживать за всем ее потомством, а веточку лавра посадить в землю. Ветку посадили, и вскоре на этом месте уже зеленела чудесная роща. Именно отсюда брали впоследствии ветви для триумфальных венков Цезаря Октавиана. И эти ветви затем сажали в землю, так что постепенно лавровых рощ стало уже несколько. Наследники Цезаря продолжили эту традицию, а затем обнаружилась странная вещь: когда кто-то из них умирал, гибла и роща, посаженная его руками. Что касается курицы, то она дала многочисленное потомство, за которым старательно ухаживали жрецы. В последний год правления Нерона все куры внезапно передохли, а лавровая роща, превратившаяся к тому времени в небольшой лесок, засохла на корню. Тогда-то и прояснился смысл предзнаменования, полученного Ливией: ей предстояло стать родоначальницей династии[82].
Когда и кто сложил эту волшебную сказку, не известно. Скорее всего, она появилась одновременно с помолвкой Цезаря и Ливии, возможно, при их авторстве, во всяком случае, не без их участия. Нам же эта история дает лишнюю возможность убедиться в изобретательности Цезаря и людей из его окружения, которые строили свой расчет на легковерности одних и понятливости других. Последние, полагал Цезарь, сумеют постичь скрытый смысл придуманной им сказки. Он сделал своей избранницей Ливию, во-первых, потому, что она ему нравилась, а во-вторых, потому, что на ней лежал знак божественного покровительства. Даже то обстоятельство, что она была беременна, говорило в ее пользу, ибо свидетельствовало о плодовитости и вселяло надежду на многочисленное совместное потомство.
Труднее объяснить, почему так легко сдался Тиберий и почему сама Ливия, презрев свое высокое рождение и республиканское воспитание, согласилась связать жизнь с выскочкой, бредившим абсолютной властью. Ведь положение, которое Цезарь Октавиан занимал тогда на политическом небосклоне, далеко не было таким надежным, чтобы делать на него ставку, не рискуя ошибиться. Вместе с тем его сестра недавно вышла замуж за Антония — бесспорно, самого крупного государственного деятеля той поры. С другой стороны, времена стояли такие, что человеческие судьбы менялись с калейдоскопической быстротой, и никому бы и в голову не пришло, что супружеский союз может оказаться продолжительным.
Если верить свидетельству Веллея Патеркула, многие годы спустя ставшего доверенным лицом Тиберия, инициатором этого брака выступил не кто иной, как… сам Тиберий Клавдий[83]. Может быть, устраивая союз между своей женой и Цезарем, этот 40-летний человек, имевший репутацию политически неблагонадежного, надеялся обезопасить себя от преследований? Или он, принадлежа к одному из самых видных и знающих себе цену родов, не мог допустить, чтобы великая историческая перемена, творившаяся в обществе, происходила помимо его участия? Если так, то его расчет с блеском оправдался, ведь наследником Августа стал его сын Тиберий и в жилах всех представителей династии, именовавшейся родом Юлиев-Клавдиев, текла кровь Клавдиев. Впрочем, сам Тиберий так никогда и не узнал о великом будущем своей благородной фамилии, поскольку умер в конце 33 года, через шесть лет после того, как выдал замуж собственную жену.
Возможно, похожим образом рассуждала и Ливия, прикидывая свою будущую судьбу. На одной чаше весов лежало прозябание с 40-летним неудачником, утратившим всякую надежду на политическую карьеру и снедаемым горькими разочарованиями, на другой — жизнь с молодым, привлекательным и честолюбивым триумвиром, который к 25 годам успел подчинить себе немалую часть мира. Да и что хорошего могла она ожидать от супруга, оказавшегося способным — неважно, с охотой или скрепя сердце — «уступить» ее другому? Своему новому мужу она благодаря семейным связям принесла престиж, а благодаря благородству своего происхождения — ту безупречность в поведении, которая никогда и никому не дала ни малейшего повода заподозрить ее в легкомыслии или неверности. Именно к ней, умирая, обратился Август с последними словами. Они прожили в супружестве больше 50 лет, и хотя их взаимоотношения не всегда оставались безоблачными, их прочно объединяло сознание того, что они делают общее дело, и такое дело, которое порой требовало от них нечеловеческих усилий.
Как бы там ни было, знакомство Цезаря Октавиана с Ливией оставило глубокий след в древнеримской, а значит, и в мировой истории. Начавшись, как веселая комедия, их союз пережил затем не одну трагедию, связанную с династическими притязаниями, и первые зерна этих трагедий были брошены в почву уже тогда, в конце 39-го и начале 38 года. Расставшись с мужем и сыном, Ливия нашла в доме Цезаря крохотную девочку, оставленную здесь Скрибонией. Малютке едва минуло два месяца, ее звали Юлией, и Ливии приходилось больше думать о ней, чем о собственном сыне Друзе, которого сразу после рождения она вручила его отцу. В своих «Мемуарах» Цезарь прокомментировал это событие сухо и лаконично: «Цезарь вернул ребенка, рожденного его супругой Ливией, его родному отцу Нерону» [84]. Но еще более серьезные последствия имел тот факт, что после случившегося вскоре выкидыша
