Коротко комментируя смерть Юлии, Тацит не удержался, чтобы не пустить отравленную стрелу по адресу Ливии, самая память о которой внушала ему отвращение. Именно Тациту принадлежит самая ясная и самая суровая оценка неблаговидной роли, сыгранной Ливией. Он, например, излагает свою версию усыновления Тиберия Августом («Анналы», I, 3):
«Отбросив тайные интриги, его мать открыто двинулась к своей цели. В старости она настолько подчинила себе Августа, что он без всякой жалости вышвырнул на остров Планасия своего единственного внука Агриппу Постума — юношу и в самом деле невежественного, грубого и до глупости гордого своей физической силой, но тем не менее не совершившего никакого страшного преступления».
В другом месте Тацит от имени современников Августа размышляет о том, что ждет государство после того, как его не станет («Анналы», I, 4):
«Настоящее не внушало тревоги, пока преклонные годы Августа еще позволяли ему поддерживать свой авторитет, порядок в доме и мир. Но когда к бремени его лет добавился груз болезней, а неотвратимость его близкой кончины пробудила в людях новые надежды, кое-кто, почувствовав свободу, пустился в праздные разговоры. Большинство опасались войны, другие о ней мечтали. Самую значительную группу составили те, кто распространял всевозможные слухи о грозящих Риму правителях: «Агриппа — человек свирепого нрава, да еще обозленный своей ссылкой, он слишком молод и неопытен, чтобы взять на себя бремя власти. Тиберий более умудрен жизнью и доказал свою доблесть на войне, но его переполняет наследственная спесь Клавдиев, и хотя он старается прятать свою жестокость, слишком часто она прорывается наружу… Да еще остается его мать, со всеми капризами, свойственными полу, который не умеет владеть собой. Вот и будем мы пресмыкаться перед бабой и двумя юнцами (имеются в виду сын Тиберия Друз и Германик), которые оседлают республику, чтобы затем ее разодрать на куски».
Последний фрагмент представляет собой нечто вроде надгробного слова, произнесенного над Ливией, которая умерла в 29 году («Анналы», V, 1):
«Юлия Августа скончалась в преклонных годах… Чистотой нравов она напоминала женщин древности, но приветливостью, которая прежде в женщинах не поощрялась, далеко превосходила их. Властная мать, снисходительная супруга, она обладала характером, как нельзя лучше подходившим и политике ее мужа, и скрытности ее сына».
Разумеется, Ливия очень подходила Августу и при этом умела даже лучше, чем он, заставить себя бояться. Так, со своим внуком, будущим императором Клавдием, который с детства казался не совсем нормальным, она вела себя подчеркнуто пренебрежительно, почти не разговаривала с ним, а замечания ему делала «или в записках, коротких и резких, или через рабов»[219]. Калигула, родившийся в 12 году, за два года до смерти Августа, часть детства провел в доме Ливии и имел обыкновение называть ее «Улисс в юбке»[220]. Очевидно, его дерзкой проницательности верить можно. Эта «женщина, гораздая на тысячу уловок», олицетворяла собой образ старомодной матроны, но в то же время сосредоточила в своих руках неслыханную власть, которой пользовалась с видом самым любезным, что в царях считается достоинством, а в женщинах — недостатком.
Как и Август, Ливия стремилась к успеху его «политического проекта», потому что в обратном случае ее жизнь потеряла бы всякий смысл. Нам остается только гадать, не заключила ли она со своим первым мужем «пакт» о том, что выйдет замуж за Октавиана с вполне конкретной целью — привести к власти Клавдиев. Во всяком случае, то, как она вела себя с Тиберием после смерти Августа, доказывает, что она считала взлет сына исключительно своей заслугой и на этом основании претендовала на особую роль в политике, что римским мужчинам того времени, видимо, казалось довольно странным. Благодаря Расину мы гораздо лучше представляем себе претензии Агриппины и ее ссоры с сыном Нероном, чем взаимоотношения Ливии с Тиберием, но в сущности они ничем друг от друга не отличались. Пожалуй только, время еще не пришло, чтобы принцепс мог себе позволить физически устранить собственную мать, так что Тиберию приходилось довольствоваться ненавистью и унижением, которым он подвергал Ливию. В конце концов он сбежал от нее на Капри и убил в своем сердце.
Между тем не похоже, чтобы при жизни мужа Ливия пыталась развернуться так же широко, как она это делала при сыне. В деле Цинны ее вмешательство выглядело ненавязчивым, но уместным. Она проявила мудрую прозорливость и оценила ситуацию с точки зрения политики, а не эмоций. Но все ее упорство не дает никаких оснований утверждать, что это именно она убила всех тех, кто мешал Тиберию прорваться к власти. Мы даже думаем, что это маловероятно. Чтобы признать такую возможность, придется допустить, что Август к концу жизни превратился в слабоумного старика, лишенного всякой связи с внешним миром и ослепшего настолько, чтобы с последними словами обратиться к женщине, поубивавшей всех его родных. Как фабула для романа, эта гипотеза выглядит, конечно, привлекательно, но не выдерживает самого элементарного критического анализа.
История царствующих семей знает множество смертей, якобы наступивших в результате отравления, когда медицина, которая нередко больше говорит, чем делает, не могла научно доказать, что эти предположения — пустая болтовня. Подобные слухи во времена Людовика XIV ходили вокруг кончины Генриетты Английской — Мадам[221] — и наследников короля, которых якобы «поторопил» на тот свет честолюбивый герцог Орлеанский. Или вспомним Гаспара Гаузера, которого многие считали законным наследником маркграфства Баденского, павшим жертвой жестокой мачехи, мечтающей о престоле для своего сына…
Средняя продолжительность жизни в Древнем Риме была невысока — 30–35 лет, а уровень развития медицины оставлял желать лучшего. Августу удавалось выкарабкиваться из множества хворей, но не благодаря врачам, а лишь потому, что его организм обладал природной сопротивляемостью, свойственной не слишком крепким людям, которые болеют часто и подолгу, но не смертельными болезнями. Аргументом, начисто смывающим с Ливии всякие подозрения, может служить невероятный слух о том, что Август отравил Друза. Почему же тогда, спрашивается, он не отравил заодно и Тиберия? А ведь после смерти брата Тиберий остался практически единственным наследником власти, которую Август установил с помощью Ливии. Но в том-то и дело, что они оба, и Август, и Ливия, считали укрепление этой власти делом всей своей жизни, ради этой цели они шли на любые жертвы, а все остальные соображения и чувства ими просто не принимались во внимание. Трудные взаимоотношения Тиберия и Ливии, проявившиеся после смерти Августа, показывают, что между матерью и сыном не существовало искренней привязанности. И, конечно, не стоит думать, что в окружении Августа царили те же нравы, что и при дворе Валуа, знакомом нам по романам Александра Дюма.
Интересно посмотреть, как Тацит, который раз и навсегда составил себе о Ливии совершенно определенное мнение, скороговоркой упоминает факт, явно свидетельствующий в ее пользу. В самом деле, она, как могла, постаралась скрасить жизнь Юлии Младшей в ссылке, но не из искреннего сострадания и не из цинизма лицемера, который, нанеся ближнему рану, тут же предлагает ему целебную мазь. Как и Август, Ливия всей своей жизнью обрекла себя на вечное подозрение в неискренности. Стоит кому-нибудь предположить, что она совершила доброе дело, как сейчас же найдется кто-то другой, кто будет уверять, что в ее снисходительности к Юлии Младшей крылся расчет, что она сознательно преодолела в себе неприязнь к внучке мужа и выступила в роли «противовеса» суровости Августа.
Судя по всему, между ними действительно существовало некое распределение ролей. Он воплощал принцип властности, она — принцип умеренности. Но, постоянно выступая в этой роли, она волей-неволей становилась объектом благодарности самых разных людей, например, тех сенаторов, которым помогала выдавать замуж дочерей, обеспечивая их приданым, или воспитывать сыновей[222].
Старость принцепса
11 июня 7 года Ливия установила в центре портика, носившего ее имя, жертвенник, посвященный богине согласия Конкордии. Тем самым она словно заявила всему Риму, что между ней и мужем царит полное взаимопонимание. Позже она посвятила той же богине еще один жертвенник, на сей раз в храме Конкордии, который Тиберий велел отстроить на Форуме.
