сознательная готовность к смерти и на поле боя, и на суде не оставляют сомнений в этом.
Как видно из речи Сократа на суде, он надеется, что после казни его душа встретится с душами таких знаменитых людей, как Орфей, Мусей, Гесиод, Гомер, Паламед, Аякс, Агамемнон, Одиссей и другие. Блаженную жизнь своей души Сократ представлял себе как интересные беседы с душами тамошних обитателей и испытание их на мудрость. Это, по словам Сократа, будет несказанным блаженством и уже поэтому ему нечего бояться смерти и цепляться за жизнь. 'Во всяком случае, — говорил Сократ с явным укором в адрес своих земных судей и обвинителей, — там-то за это не казнят' (Платон. Апология Сократа, 41 с).
Земная жизнь истинного философа — лишь надлежащая подготовка к блаженному исходу. 'Те, кто подлинно предан философии, — замечает Сократ, заняты, по сути вещей, только одним — умиранием и смертью' (Платон. Федон, 64), Под 'умиранием и смертью' здесь имеется в виду трудная земная жизнь философа как достойное приготовление к грядущему бессмертию. И на этом пути достигают блаженства не нищие духом, но лишь сильные духом, философы.
Страстный философский порыв Сократа к полям блаженным на том свете обернулся духовным бессмертием на этом свете: земные дела имеют земной исход.
Философ является основным героем этики Сократа. Но этим дело, конечно, не ограничивается. Просветительский пафос сократовской философии имел широкий круг адресатов. Путь к добродетели через познание и приобщение к мудрости открыт в принципе для всех. Никто в этом отношении не лишен, как полагал Сократ, заботы вездесущих богов, которые 'дают человеку указания обо всем человеческом' (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, 1, 1, 19). Эти божественные указания-разного рода видимые или слышимые во сне и наяву знамения, голоса, видения, чудеса, пророчества и т. п. — удерживают человека на верном пути, как бы корректируя его собственные познавательные усилия. К числу подобных знаков свыше относится и демон самого Сократа, к предостерегающему голосу которого он всегда прислушивался. Обвинители Сократа, говоря о том, что он вводит новые божества, имели в виду именно этого демона.
Арсенал античной мантики (угадывания воли богов), получившей широкое распространение и пользовавшейся большим авторитетом, был довольно обширный. Он включал в себя, в частности, гадание по символам, полету птиц, человеческим голосам, внутренностям жертвенного животного и т. п. Для себя Сократ, судя по всему, к мантике не прибегал, довольствуясь внутренним голосом своего демона. Считался он и с предсказаниями оракулов, среди которых особо чтил оракул Дельфийского храма, куда обычно советовал обращаться сомневающимся в исходе того или иного намечаемого важного дела. Но и с помощью мантики, оракульских вещаний и т. п. нельзя знать все. В человеческих и божественных делах остается много неизвестного, особенно относительно будущего. Так, сеятелю неизвестно, кто будет собирать урожай, построившему дом неведомо, кто в нем будет жить, и т. п., И безумствуют те, считал Сократ, кто не видит во всем этом ничего божественного.
Человек, правда, не может полностью преодолеть завесу божественной тайны и неизвестности, но и то, что ему доступно, достаточно для нравственной жизни. Помня о богах, сосредоточиться на человеческих делах таков основной смысл сократовского призыва к добродетельному знанию. 'Безумствуют также, говорил он, — пишет о Сократе Ксенофонт, — спрашивающие богов о том, что боги дали людям различать научившись, например, если бы кто спрашивал, лучше ли взять для лошадей человека, умеющего держать вожжи или неумеющего; или лучше ли взять на корабль умеющего править судном или неумеющего; или что можно знать сосчитавши, или измеривши, или взвесивши. Он полагал, что спрашивающие об этом богов поступают преступно, и говорил, что боги дали делать научившись, то должно изучать, а что неизвестно человеку, пытаться узнать от богов через мантику, так как боги открывают, если к кому они милостивы' (Там же, 1, 1, 9).
Так, самим человеком должно быть исследовано и изучено, как стать умелым плотником, кузнецом, земледельцем, счетчиком, экономом, кормчим, военачальником и т. д. Практически необходимое знание и мастерство в подобного рода делах доступно человеку и без суетного обращения к богам и мантике. В этой сфере технического знания и практического навыка основную роль играют, по мнению Сократа, собственные познавательные усилия человека. В мантике же, говорил он, 'нуждаются намеревающиеся хорошо жить своим домом или городом' (Там же, 1, 1, 7). Но и здесь, в сфере нравственной жизни (в семье, полисе и т. д.), поведение человека должно опираться как на указания мантики, так и на приобретенные им самим знания. Этическая добродетель в целом и различные ее части и проявления — например, такие добродетели, как благочестие, мудрость, рассудительность, мужество, справедливость и т. п.,представляют собой знание, которое обеспечивает выбор блага и отклонение зла. Регулирующая роль знания, по Сократу, безусловна и абсолютна: '…нет ничего сильнее знания, оно всегда и во всем пересиливает и удовольствия, и все прочес' (Платон. Протагор, 357 с). Поэтому зло творится, согласно Сократу, по неведению, незнанию. Злой поступок является следствием непонимания того, что есть истинное благо, а не результатом разумного выбора зла; другими словами, умышленное зло невозможно.
Исходя именно из такого понимания связи между незнанием и злом, Сократ по поводу привлечения его к ответственности за якобы умышленное нравственное развращение юношей возражал на суде своему обвинителю Мелету следующим образом: 'Но или я не порчу, или если порчу, то неумышленно; таким образом, у тебя выходит ложь в обоих случаях. Если же я порчу неумышленно, то за такие неумышленные проступки следует по закону не вызывать сюда, а частным образом наставлять и увещевать. Ведь ясно, что, уразумевши все, я перестану делать то, что делаю неумышленно. Ты же меня избегал, не хотел научить и вызвал сюда, куда по закону следует приводить тех, кто нуждается в наказании, а не в поучении' (Платон. Апология Сократа, 26).
Сократовской этике в заметной мере присуще характерное для античных представлений сближение незнания с безумием, отношение к преступлению как акту безумца. Правда, Сократ все же в принципе отличал незнание от безумия. По этому поводу Ксенофонт пишет: 'Безумие, говорил он, противоположно знанию, но незнание он не считал безумием. Самопознание, утверждение неизвестного и самозаблуждение он признавал понятиями, очень близкими к безумию. Люди, говорил он, не признают безумия за теми, которые заблуждаются в том, что неизвестно массе; они приписывают его заблуждающимся в предметах, известных массе' (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе, III, IX, 6).
В соотношении с благом как результатом действования по знанию зло есть недоразумение, следствие проступков, совершенных по неведению. Следовательно, добро и зло, по концепции Сократа, не два различных и автономных начала, как это имеет место, например, в поучениях Зороастра о борьбе света и тьмы или в христианской доктрине о борьбе бога и дьявола. У Сократа добро и зло — следствие наличия или отсутствия одного и того же начала, а именно — знания. Только под руководящим началом и управлением разума здоровье, сила, красота, богатство, храбрость, щедрость и т. п. используются во благо; иначе они принесут не пользу, но вред.
'Вот, например, — пояснял Сократ, — мужество, когда оно не имеет ничего общего с разумом, а подобно простой дерзости: разве человек, если он дерзок не по разуму, не несет ущерба, а если отважен с умом, не получает пользы? А разве не то же самое с рассудительностью и с понятливостью? С умом и образование, и воспитание приносят пользу, а без ума — вред. Одним словом, разве но все, к чему стремится душа и что она претерпевает, оканчивается счастливо, если ею управляет разум, и несчастливо — если безрассудство? Так вот, если добродетель — это нечто, обитающее в душе, и если к тому же она не может не быть полезной, то, значит, она и есть разум: ведь все, что касается души, само по себе не полезно и не вредно, но становится вредным или полезным благодаря разуму или по безрассудству. В согласии с этим рассуждением добродетель, коль скоро она полезна, и есть не что иное, как разум' (Платон. Менон, 88 b-с).
Но можно ли научить добродетели? Казалось бы, что, исходя из определения добродетели как знания, на этот вопрос следует ответить однозначно утвердительно. Однако Сократ после обстоятельного обсуждения данной темы приходит к отрицательному выводу: добродетели научить нельзя (Там же, 94 е). Дело обстоит так потому, что Сократ различает знание и мнение. Строго говоря, знание и, следовательно, добродетель, по Сократу, это божественный разум, доступный, и то не полностью, лишь философскому уяснению в понятиях.
Обычно же люди только мнят, что знают, и их мнения в большинстве случаев мало чем отличаются от простого незнания. Но есть, замечает Сократ, и истинные мнения, которые находятся как бы между знанием и незнанием. Мнение, если оно истинно, ведет к правильным действиям и добродетельным поступкам.
