Смех пузырился во мне, и я даже не пытался его унять. Пока между деревьями не услышал гул мотора, пока птица не взлетела с ветки надо мной и я не увидел на дороге приближающуюся машину.
Серебристый «лексус-GS430».
Он приехал раньше, чем я рассчитывал.
Я вскочил и пошел вниз, к дому Уве Чикерюда. Стоя на крыльце и вставляя ключ в замок, я взглянул на собственные руки. Дрожь была почти незаметной, но я ее видел. Инстинкт, первобытный страх. Такие звери, как Клас Грааф, вселяют ужас в других животных.
Я попал в скважину с первой попытки. Повернул ключ, открыл дверь и вошел внутрь. По-прежнему никакого запаха. Сел на кровать и подвинулся назад, пока не оказался спиной к изголовью и окну. Проследил, чтобы одеяло полностью скрывало Уве, лежащего рядом со мной.
Я ждал. Секунды стрекотали, улетая прочь. Так же точно и сердце. Два удара в секунду.
Клас Грааф был, естественно, осторожен. Хотел удостовериться, что я один. И даже если я один — он знает теперь, что я не так безвреден, как ему сперва казалось. Во-первых, со мной наверняка как-то связана пропажа его пса. Во-вторых, он наверняка побывал там, в доме, видел ее труп и знает теперь, что я способен убить и человека.
Я не слышал, чтобы кто-то подходил к дверям. Не слышал его шагов. Увидел только, как он внезапно встал передо мной. Голос его был ласковым, а улыбка почти виноватой.
— Прости, что я снова врываюсь без приглашения, Роджер.
Клас Грааф был одет во все черное. Черные свободные брюки, черные ботинки, черный свитер с высоким воротом, черные перчатки. На голове — черная вязаная шапка. Черным не был только серебристый «глок».
— Все нормально, — сказал я. — Теперь как раз время для посетителей.
22. Немое кино
Утверждают, будто бы механизм восприятия времени мухой, в силу которого она ощущает приближение к ней ладони как снотворно долгий процесс, объясняется тем, что информация, которую она получает с помощью своих фасеточных глаз, несет такое немыслимое количество данных, что природе пришлось оснастить насекомое сверхбыстрым процессором.
На несколько секунд в комнате воцарилась полная тишина. На сколько именно — я не знаю. Я был мухой, и ладонь приближалась. «Глок», пистолет Уве Чикерюда, был направлен мне в грудь. Взгляд Класа Граафа — на мой лысый череп.
— А-га, — сказал он наконец.
Это единственное слово вместило все. Все о том, как мы, люди, смогли подчинить себе Землю, овладеть элементами и научиться убивать существ, превосходящих нас в силе и ловкости. Все о мощности процессора. «А-га!» увенчало собой шквал версий, поиск и отсеивание гипотез, беспощадную дедукцию — все то, что вело к неизбежному выводу:
— Ты сбрил волосы, Роджер.
Клас Грааф был — как уже говорилось выше — человеком умным. Он, разумеется, сумел установить не только тот банальный факт, что мои волосы пропали, но также сообразить, когда, где и почему. А это снимало все недоразумения, отвечало на все вопросы. Поэтому он лишь добавил, скорее в качестве утверждения, нежели вопроса:
— В разбитой машине.
Я кивнул.
Он уселся на стул в изножье кровати, качнулся на нем к стене, но так, что дуло пистолета продолжало смотреть на меня, не сдвинувшись ни на дюйм.
— И? Ты что, подложил волосы одному из трупов?
Я сунул левую руку в карман куртки.
— Стой! — крикнул он, и я увидел палец на спусковом крючке. Никакого взведенного курка. «Глок- 17». «Дамка»!
— Это левая рука, — сказал я.
— Ладно. Только медленно.
Я медленно вытащил руку и бросил пакет с волосами на стол. Грааф тихо кивнул, не сводя с меня взгляда.
— Значит, ты понял, — сказал он. — Что передатчики находились на твоих собственных волосах. И что это она их туда пристроила — ради меня. Поэтому ты и убил ее, не так ли?
— Это утрата для тебя, Клас? — спросил я, откинувшись на спинку кровати. Мое сердце бешено колотилось, однако сам я ощущал в этот прощальный миг удивительную расслабленность. Смертный ужас плоти и спокойствие духа.
Он не ответил.
— Или она была только — как ты выражаешься — средством достижения цели? Издержкой производства?
— Зачем это тебе, Роджер?
— Затем, что я хочу знать — такие, как ты, в самом деле существуют или это только выдумки?
— Такие, как я?
— Люди, не способные любить.
Грааф улыбнулся.
— Если тебе правда нужно это знать, то можешь посмотреться в зеркало, Роджер.
— Я любил.
— Возможно, ты имитировал влюбленность, — сказал Клас. — Но любил ли ты по-настоящему? Я вообще-то вижу скорее подтверждение обратного — ты не позволил Диане того единственного, что ей было нужно в жизни, не считая тебя самого, — ребенка.
— Я собирался подарить ей ребенка.
Он снова улыбнулся.
— Значит, ты передумал? И когда же? Когда ты успел превратиться в раскаявшегося мужа? Когда узнал, что она с другим трахается?
— Я верю в покаяние, — сказал я. — В искупление. И в прощение.
— Поздно, — сказал он. — Диана не получила от тебя ни прощения, ни ребенка.
— От тебя тоже.
— В мои планы совершенно не входило делать ей ребенка, Роджер.
— А если бы и входило, ты бы все равно этого не смог, правда же?
— Разумеется, смог бы. Ты что, считаешь меня импотентом? — быстро проговорил он, так быстро, что только муха уловила наносекундное колебание.
Я сделал вдох.
— Я видел тебя, Клас Грааф. Так сказать, глазами лягушки…
— Что-то я не пойму — о чем ты, Браун?
— Я видел твои детородные органы ближе, чем мне бы хотелось.
Я увидел, как его рот приоткрывается, и тут же продолжил:
— В деревенском нужнике в окрестностях Элверума.
Рот Граафа шевельнулся, чтобы что-то произнести, но оттуда не донеслось ни звука.
— Так вот как тебя заставили говорить в том подвале в Суринаме? Воздействуя на твои тестикулы? Ногами? Ножиком? Они не отняли у тебя сладострастия, только семя, не так ли? Твои яйца, вернее, то, что от них осталось, выглядят так, словно их пришили назад толстой ниткой.
Теперь губы Граафа были сжаты. Прямая поперечная черта на окаменевшем лице.
— Теперь понятно, Клас, почему ты с таким остервенением преследовал по джунглям этого, по твоим же словам, довольно незначительного наркодилера. Шестьдесят пять дней, правильно? Потому что это ведь был он самый, не так ли? Лишивший тебя мужского начала. Способности создать копию тебя самого. Он
