— В том-то и дело. Их выпускали только с обычным черным кожаным ремешком, с серым циферблатом, ни брильянтов, ни грамма золота. Хотя то, что выглядит как заурядная сталь, на самом деле платина. Однако главная их ценность — инженерное ремесло, доведенное до уровня высочайшего искусства.
— Надо же. И сколько, по-вашему, они стоят?
— Не знаю. Но у меня дома есть каталоги с аукционными ценами на редкие часы, могу завтра принести.
— Мне достаточно округленной цифры.
— Округленной?
— Ну, приблизительной.
Молодой человек выпятил нижнюю губу, покачал головой. Харри ждал.
— Я бы, во всяком случае, не продавал их меньше чем за четыреста тысяч.
— Четыреста тысяч крон? — невольно вырвалось у Харри.
— Нет-нет. Четыреста тысяч долларов.
Выйдя из мастерской, Харри уже не чувствовал ни холода, ни усталой сонливости, которая по- прежнему сидела во всем теле после двенадцатичасового сна. И толком не обратил внимания на женщину с запавшими глазами, в тонкой кожаной куртке, со взглядом наркоманки, которая подошла к нему и спросила, не с ним ли она разговаривала несколько дней назад и не знает ли он чего о ее сыне, она не видела его уже четыре дня.
— Где его видели последний раз? — машинально спросил Харри.
— А как ты думаешь? Ясное дело, на Плате.
— Как его зовут?
— Кристоффер. Кристоффер Ёргенсен. Эй! Ты слушаешь?
— Что?
— Ты что, под кайфом?
— Извини. Тебе надо взять его фотографию, пойти в полицейское управление и подать заявление о розыске. Это на первом этаже.
— Фотографию? — Она расхохоталась. — У меня есть фото, где ему шесть лет. Как думаешь, годится?
— А поновее нет?
— Кто бы стал его снимать?
Мартину Харри нашел в «Маяке». Кафе было закрыто, но администратор Приюта впустил Харри с черного хода.
Он отыскал девушку в прачечной, расположенной за складом одежды, она стояла спиной к двери, опорожняя стиральную машину. Чтобы не напугать ее, он тихонько кашлянул.
Мартина повернула голову, а он смотрел на ее лопатки и затылок, думая о том, откуда в ней эта мягкая грация. И сохранится ли она навсегда. Девушка выпрямилась, наклонила голову набок, отвела от лица прядку волос и улыбнулась:
— Привет тебе, о Харри!
Она стояла всего в шаге от него, опустив руки. Он долго смотрел на нее. На по-зимнему бледную, но как бы странно светящуюся изнутри кожу. Чуткие, напряженные ноздри, удивительные глаза с каплями зрачков, с виду похожими на частичное лунное затмение. На губы, которые она бессознательно сперва поджала, чтобы увлажнить, потом сомкнула, мягкие и влажные, будто после поцелуя. Барабан сушилки урчал.
Они были одни. Мартина глубоко вздохнула, чуть откинула голову назад. До нее всего лишь шаг.
— Здравствуй, — сказал Харри, не двигаясь с места.
Она дважды моргнула. Потом быстро и слегка смущенно улыбнулась, повернулась к столу и начала складывать вещи.
— Я скоро закончу. Подождешь?
— Мне надо написать отчеты до наступления праздников.
— Завтра мы устраиваем здесь рождественский обед, — сказала она, полуобернувшись к нему. — Нет желания прийти помочь?
Он покачал головой.
— Другие планы?
На столе рядом с ней лежала «Афтенпостен». Целая полоса отведена солдату Армии спасения, найденному вчера вечером в туалете ословского аэропорта Гардермуэн. Газета цитировала комиссара Гуннара Хагена, который заявил, что полиции неизвестен ни убийца, ни мотив, однако здесь явно просматривается связь с убийством на Эгерторг, случившимся на минувшей неделе.
Поскольку жертвы были родными братьями, а подозрения полиции пали в первую очередь на неопознанного хорвата, газеты уже изощрялись в домыслах насчет возможной кровной мести. «Верденс ганг» указывала, что семья Карлсен неоднократно проводила отпуск в Хорватии и, учитывая хорватскую традицию кровной мести, подобное объяснение как бы напрашивается. Передовица «Дагбладет» предостерегала от предвзятостей, подчеркивая, что не стоит стричь хорватов под одну гребенку с преступными элементами среди сербов и косовских албанцев.
— Я приглашен к Ракели и Олегу, — сказал Харри. — Только что заходил с подарком для Олега и получил от них приглашение.
— От них?
— От нее.
Продолжая складывать вещи, Мартина кивнула, словно он сказал что-то такое, над чем надо бы поразмыслить.
— Значит, вы…
— Нет, — сказал Харри. — Не значит.
— Она по-прежнему с тем другим? С врачом?
— Насколько я знаю, да.
— Ты не спросил? — Харри услышал в ее голосе обиду.
— Это не мое дело. Он наверняка празднует Рождество со своими родителями. Вот и все. А ты здесь будешь?
Она молча кивнула, аккуратно складывая вещи.
— Я зашел попрощаться.
Она опять кивнула, но не обернулась.
— Прощай, — сказал Харри.
Мартина замерла. Плечи чуть заметно задрожали.
— Ты поймешь. Сейчас тебе, может, и не верится, но со временем ты поймешь, что иначе быть… не могло.
Она обернулась. В глазах стояли слезы.
— Я знаю, Харри. И все же мне бы этого хотелось. Пусть ненадолго. Разве это так много?
— Нет. — Харри криво усмехнулся. — Некоторое время все было бы замечательно. Но лучше расстаться сейчас, не дожидаясь, когда станет больно.
— Так ведь уже больно, Харри. — Первая слезинка покатилась по щеке.
Если б Харри не знал историю Мартины Экхофф, он бы подумал, что столь молодая девушка никак не может знать, что такое боль. Но сейчас ему вспомнились слова матери, которые он слышал от нее в больнице: жизнь без любви пуста, но еще более пуста жизнь без боли.
— Я пойду, Мартина.
И он действительно ушел — к машине, припаркованной у тротуара, постучал в боковое стекло, которое немедля скользнуло вниз.
— Она стала большой девочкой, — сказал он. — Не знаю, надо ли теперь так ее опекать. Знаю, ты все равно будешь, просто хотел тебе сказать. И пожелать счастливого Рождества и удачи.
Рикард вроде бы хотел что-то сказать, но в конце концов только кивнул.
