же ты изменился. Н-да, приятно увидеть знакомца по Вуковару. Все ведь разъехались».
«Но не я».
«Да, не ты, Серж».
Джорджи обнял его, долго прижимал к себе, так что он почувствовал, как тепло проникает в замерзшее тело. Потом он втолкнул его в квартиру.
За окном густели ранние зимние сумерки, а они сидели в спартански обставленной комнате и разговаривали обо всем случившемся, о знакомых из Вуковара и их судьбе. Когда он спросил, помнит ли Джорджи Тинто, собаку, Джорджи смущенно улыбнулся.
Потом он сказал, что скоро придет отец. Может, Серж с ними пообедает?
Он посмотрел на часы. Поезд будет здесь через три часа.
Отец очень удивился, что у них гость из Вуковара.
«Это Серж, — сказал Джорджи. — Серж Долач».
«Серж Долач? — переспросил отец, пристально глядя на него. — Откуда-то я тебя знаю. Хм. Может, знал твоего отца? Нет?»
Стемнело, они сели за стол, и отец дал им большие белые салфетки. Он снял красную косынку, повязал на шею салфетку. Отец прочел короткую молитву, перекрестился, поклонился единственной фотографии в рамке на стене — портрету женщины.
Джорджи с отцом взяли в руки приборы, а он наклонил голову и произнес: «Кто это идет от Едома, в червленых ризах от Восора, столько величественный в Своей одежде, выступающий в полноте силы Своей? 'Я — изрекающий правду, сильный, чтобы спасать'».
Отец с удивлением воззрился на него. Потом передал блюдо с большими бледными кусками мяса.
Трапеза прошла в молчании. Только хлипкие окна дребезжали от ветра.
После мяса — десерт.
«Бери еще, дорогой Серж, — сказал отец, — Рождество ведь».
Он взглянул на часы. До поезда полчаса. Пора. Он откашлялся, снял салфетку, встал: «Мы с Джорджи говорили обо всех, кого помним по Вуковару. Только об одном человеке еще не говорили».
«Вот как? — удивленно проговорил отец и улыбнулся: — О ком же это, Серж?» Он слегка повернул голову, так что смотрел на него одним глазом. Словно пытался разглядеть что-то, до чего не сможет дотянуться рукой.
«Его звали Бобо».
По глазам Джорджина отца было ясно, что тот все понял. Может, даже ожидал этого. А он услышал звук собственного голоса, гулкое эхо в голых стенах: «Ты сидел в джипе и указал на него сербу- коменданту. — Он сглотнул. — Бобо умер».
В комнате повисла тишина. Отец отложил вилку.
«Была война, Серж. Мы все умрем». Он произнес эти слова спокойно. Почти смиренно.
Отец и Джорджи сидели не шевелясь, а он вытащил из-за пояса пистолет, снял с предохранителя, прицелился через стол и спустил курок. Короткий сухой хлопок — тело отца дернулось, ножки стула царапнули по полу. Отец наклонил голову, устремил взгляд на отверстие в салфетке на груди. Затем на белой салфетке красным цветком проступило пятно крови.
«Посмотри на меня», — сказал он, и отец машинально поднял голову.
Второй выстрел оставил черную дырочку у него во лбу, и он упал головой в тарелку с блинчиками.
Он повернулся к Джорджи: тот сидел открыв рот, по щеке текла красная струйка. Лишь через секунду он сообразил, что это варенье из отцовского блинчика, и снова сунул пистолет за пояс.
«Застрели и меня, Серж».
«К тебе у меня нет претензий». Он вышел в переднюю, взял с вешалки у двери куртку.
Джорджи вышел следом за ним.
«Я отомщу! Найду тебя и убью, если ты сейчас меня не прикончишь».
«А как ты меня найдешь, Джорджи?»
«Тебе не скрыться. Я же знаю, кто ты».
«Правда? По-твоему, я Серж. Но Долач был рыжий и ростом повыше меня. И я не бегаю, Джорджи. Хорошо, что ты меня не узнаёшь. Значит, можно оставить тебя в живых».
Он крепко поцеловал Джорджи в губы, открыл дверь и ушел.
Об убийстве писали в газетах, но в розыск никого не объявили. А три месяца спустя, в воскресенье, мать рассказала, что некий хорват приходил просить о помощи. Много заплатить он не может, но кой-какую сумму семья собрала. Как выяснилось, серб, в войну до смерти запытавший его брата, живет неподалеку. И тут он от кого-то услыхал о Маленьком Спасителе.
Старикан обжег окурком пальцы и громко выругался.
Он встал, вышел к стойке администратора. За спиной у парня по ту сторону стеклянной перегородки стоял красный флаг Армии спасения.
—
Парень скептически смерил его взглядом:
— Если разговор местный, то пожалуйста.
— Да, местный.
Парень кивнул на тесную контору за спиной, прошел туда. Сел возле стола, глядя на телефон. Думал о голосе матери. Огорченном, испуганном, а одновременно ласковом и теплом. Как объятие. Встал, закрыл дверь и быстро набрал номер «Интернационаля». Ее не было. Сообщения он не оставил. Дверь открылась.
— Закрывать дверь воспрещается, — сказал парень. — Ясно?
— Ясно. Извини. У тебя есть телефонный справочник?
Парень закатил глаза, кивнул на пухлый том рядом с телефоном и вышел.
Он отыскал телефон Юна Карлсена, по адресу: Гётеборггата, 4, набрал номер.
Tea Нильсен не сводила глаз с трезвонящего телефона.
В квартиру Юна она вошла, воспользовавшись ключом, который получила от него.
Где-то здесь есть дырочка от пули, так они сказали. Она поискала и нашла ее — в дверце шкафа.
Тот человек пытался застрелить Юна. Убить его. От этой мысли она разволновалась. Но не испугалась. Иногда она думала, что никогда больше не сможет испугаться, вот так и вот этого — смерти.
Здесь побывала полиция, но задержалась недолго. Кроме пуль, никаких следов. По их словам.
В больнице она слышала дыхание Юна, видела как он на нее смотрит. Такой беспомощный в большой больничной кровати. Достаточно закрыть его лицо подушкой — и он умрет. Ей доставило удовольствие видеть его слабым. Может, учитель у Гамсуна в «Виктории» правильно говорил, что у некоторых женщин потребность испытывать сострадание так велика, что они ненавидят своих здоровых, сильных мужей, что в глубине души предпочли бы мужей-калек, зависящих от их доброты.
Но сейчас она находилась в его квартире, где звонил телефон. Глянула на часы. Ночь. По делам в такое время не звонят. Tea не боялась умереть. А вот звонка испугалась. Наверно, это она, та женщина, о которой ей, как считал Юн, неизвестно?
Она шагнула к телефону. Остановилась. Звонок тренькнул в четвертый раз. После пяти сигналов телефон умолкнет. Она медлила. Пятый звонок. Она быстро сняла трубку:
— Да?
Секунда молчания, потом мужской голос заговорил по-английски:
—
— Нет. — Она облегченно вздохнула. — Юн в больнице.
— Ах да, я слышал, что сегодня случилось. Я его старый друг, хотел бы навестить его. Он в какой
