свет.
Харри ждал лифта и тут услышал сзади шаги. Они затихли прямо у него за спиной.
— Я говорила с одной из близнецов. Вчера в школе, на перемене.
— Ну и? — Харри повернулся и посмотрел на Катрину Братт.
— Спросила, что они делали позавчера.
— Позавчера?
— Да. В тот день, когда пропала Бирта Беккер.
Точно.
— Они с сестрой и матерью весь день были в городе. Она точно запомнила, потому что после приема у врача они пошли в Музей «Кон-Тики». Девочки ночевали у тетки, а мать была у подружки. Отец остался дома, на хозяйстве. Один.
Она стояла так близко, что до Харри доносился запах ее духов. Он никогда не встречал такого женского парфюма: запах был сильный, пряный, без единой сладкой нотки.
— Хм. А с кем из близняшек ты говорила?
Катрина Братт не сводила с него глаз:
— Понятия не имею. А что, это важно?
Лифт звякнул, сообщив Харри, что пора ехать.
Юнас рисовал снеговика. По его задумке тот должен был улыбаться и петь: пусть это будет веселый снеговик. Но ничего не получалось, он только таращился с большого белого листа бумаги без всякого выражения. В большой аудитории было почти совсем тихо, только поскрипывал мел в руке у отца, стоявшего у доски, и ручки студентов шуршали по бумаге. Юнасу ручки не нравились. Ручку не сотрешь, ничего не исправишь, какой рисунок получится, такой и останется навсегда. Утром Юнас проснулся и подумал, что мама, наверное, уже вернулась, и помчался к ней в спальню. Но там был только отец. Он одевался и велел Юнасу тоже одеваться, потому что сегодня они пойдут в университет вместе.
Аудитория ступенями спускалась далеко вниз, туда, где стоял отец, и была похожа на театр. С тех пор как они с Юнасом вошли, отец не сказал студентам ни слова. Только кивнул, показал Юнасу, куда сесть, а сам пошел к доске и принялся писать. А студенты, видимо, к этому привыкли, потому что сразу же начали записывать. На доске было полно цифр, буковок и каких-то странных закорючек. Что они означают, Юнас не знал. Отец как-то раз объяснил ему, что это такой специальный язык, называется «физика», и сам отец все объяснял студентам только на этом языке. А когда Юнас спросил, можно ли на нем рассказать сказку, отец ответил, что физика рассказывает только правду и для всяких дурацких баек не подойдет, как ни старайся.
Некоторые закорючки были смешные. И даже симпатичные.
Мел сыпался отцу на рукав. На ткань пиджака как будто выпал белый ровный слой снега. Юнас попробовал нарисовать отца, глядя ему в спину. Но и тут никакого веселого снеговика не вышло. И вдруг в аудитории стало совсем тихо. Ручки перестали шуршать. Потому что перестал поскрипывать мел. Он застыл на самом верху доски — отцу даже пришлось поднять руку высоко над головой. Казалось, будто мел застрял в доске, а отец висит, ухватившись за него, — прямо как мультяшный волк, когда тот повис над пропастью, уцепившись за веточку, а до земли очень-очень далеко. И тут плечо у отца затряслось, и Юнас подумал, что тот пытается выдернуть мелок из доски, чтобы продолжить писать, а тот не поддается. В аудитории раздался всхлип, будто все разом открыли рты и выдохнули. И тут отец вытащил, наконец, мелок, дошел до двери и, не оборачиваясь, исчез за ней. За новым мелом пошел, подумал Юнас. Студенты вокруг него шептались все громче и громче. Он расслышал слова «жена» и «пропала». Посмотрел на почти целиком исписанную доску. Отец пытался написать, что она умерла, но мел мог писать только правду и поэтому застрял. Юнас попробовал стереть снеговика. А вокруг него щелкали замки, студенты собирали свои сумки, вставали и выходили из аудитории.
На неудавшегося снеговика упала чья-то тень. Юнас посмотрел наверх.
Это был дяденька из полиции, тот высокий, с некрасивым лицом и добрыми глазами.
— Пошли-ка поищем твоего папу, — предложил он.
Харри деликатно постучал в кабинет, который, судя по табличке, принадлежал профессору Филипу Беккеру.
Ответа не последовало, и он открыл дверь.
Человек за столом поднял опущенную на руки голову:
— Разве я разрешил кому-то…
Он осекся, увидев Холе, и перевел взгляд на мальчика, стоящего рядом.
— Юнас! — с раздражением обратился к сыну Филип Беккер. — Ведь я сказал тебе, чтобы ты никуда не уходил! — Глаза его были красными.
— Это я взял его с собой, — заступился Харри.
— Да? — Беккер взглянул на часы и встал.
— Ваши студенты ушли, — сказал Харри.
— Ушли? — Беккер снова опустился на стул. — Я… я хотел дать им немного отдохнуть.
— Я понял, — отозвался Харри. — Всем нам иногда полезно немного отдохнуть. Мы можем с вами поговорить?
Беккер отослал Юнаса в кафетерий, наказав ждать там, а сам объяснил:
— Решил не водить его сегодня в школу. Все эти вопросы, слухи… не хочу всего этого. Я уверен, вы понимаете.
— Ясно. — Харри достал сигареты, но, увидев, как решительно замотал головой Беккер, убрал пачку в карман. — Уж это-то понять куда проще, чем то, что вы написали на доске.
— Это квантовая физика.
— Звучит туманно.
— Мир атомов вообще туманная вещь.
— Как это?
— Они ломают все известные нам законы физики. Как, например, предмет может находиться сразу в двух местах? Нильс Бор как-то сказал: если тебя квантовая физика не испугала, значит, ты ничего в ней не понял.
— Но вы-то понимаете?
— Нет, конечно! Вы в своем уме? Это же чистый хаос. Но я предпочитаю тот хаос этому.
— Какому?
Беккер вздохнул:
— Мы, то есть наше поколение, стали менеджерами и секретарями наших детей. И Бирта — больше остальных. Все эти дни рождения друзей, внеклассные занятия и футбольные тренировки… Их столько, что я схожу с ума. Вчера мне позвонили из какой-то клиники, потому что Юнас пропустил прием у врача. Вечером у него тренировка по футболу, причем я даже не знаю где. А он, как и все нынешние дети, поди и не знает, как на автобусе-то ездить!
— У Юнаса проблемы со здоровьем? — спросил Харри и достал свой блокнот, где никогда ничего не писал, но вид которого производил бодрящее действие на свидетелей.
— Ничего особенного. — Беккер раздраженно махнул рукой. — Насколько я понимаю, вы пришли по другому поводу?
— Да, — ответил Харри. — Я хотел бы знать, что вы делали вчера после обеда и до самого вечера.
— Что?
— Это моя работа, Беккер.
— Это имеет какое-то отношение к… к… — Беккер кивнул в сторону сегодняшней газеты, которая лежала на неровной стопке бумаг.
— Нам пока ничего не известно. Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.
— Скажите, вы меня подозреваете?
Харри промолчал и только посмотрел на часы.
