Тарзан горько усмехнулся. Значит, я был прав. Он не хотел с ними разговаривать только потому, что чувство собственности вызывало у него отвращение. Я дружески взял его за руку:
— Господин барон жертвует свое состояние на благотворительные цели. Оно не интересует его.
— В таком случае мою клиентку не интересует господин барон, — вежливо поклонился адвокат Леви- Неханский. — У нее есть сотни других прекрасных возможностей вступить в брак, — он многозначительно посмотрел на потертый пиджак моего питомца.
На обратном пути мы уже не молчали. Я уверял Тарзана, что все это какая-то ошибка, что ничего не потеряно, что Джина мне говорила, как она его любит, что адвокаты вообще порядочные сволочи, хуже, чем гиены, пожирающие падаль в джунглях. Но я не мог скрыть собственного беспокойства. И выдал себя, сказав о том, что теперь ему придется на некоторое время переселиться в клетку, совсем ненадолго, пока я не выясню, что произошло. Нужно опять играть роль обезьяны, иначе у меня будет много неприятностей, могут уволить с работы. Надеюсь, ему понятно, что все это делается только для его же пользы. Если бы вместо меня был другой практикант, Тарзану пришлось бы до самой смерти сидеть в клетке. Поэтому, мол, я прошу понять мое положение, которое так неожиданно осложнилось тем, что я поверил дурацким бредням какой-то лондонской красавицы. Проговорился! Он понял, что и я не верю Джине.
В ту же ночь он повесился в своей клетке и тем самым доказал, что он человек. Как известно, животные не кончают жизнь самоубийством.
Как я и опасался, Гильда и новый практикант все пронюхали. Меня уволили.
— Вот что получается, когда берешь на работу чехов, — упрекнул меня директор на прощанье. Он, между прочим, примкнул к генлейновцам[1]. — Вы или никудышный антрополог, или мошенник. Это покажет суд. Наш прекрасный город больше не нуждается в ваших услугах.
Я уезжал неохотно. Здесь среди коллег-немцев было немало моих знакомых, и у меня стало создаваться впечатление, что кто-то снова подготавливает 'обезьяний' процесс. К тому же меня замучила совесть. Ведь и я тоже виноват в смерти Тарзана. В решающий момент начал думать о себе и не сумел полюбить его. Сам не выдержал испытания. Меня охватила тоска по Тарзану. Теперь я возвращаюсь к своему одиночеству, так же как вернулась к одиночеству и Джина. Но по крайней мере теперь мне известно, в чем спасение. И я буду искать его вокруг себя и в себе хотя бы всю жизнь. Хочу найти его. Поезд тронулся.
Я тоже решил стать человеком.
ТАБУ
Я эгоист. Никогда этого не отрицал и не спорю, когда меня в этом упрекают. Я даже очень большой эгоист и думаю только о себе. Ведь лишь благодаря своему эгоизму я смог распроститься с окраинами Чикаго, где до сих пор прозябают мои родители, а братья работают на строительстве подсобными рабочими. Только думая о себе, я окончил университет и получил ученое звание.
Но специальность я выбрал неудачно. После второй мировой войны, когда угроза новой бойни нисколько не уменьшилась и стало очевидным, что от участия в боях избавлены только работники санитарной службы, молодые люди толпами бросились изучать медицину. Конечно, и материальные соображения играли роль. В результате развелось так много врачей, что гонорары начали снижаться; а в Корее потери среди медиков были особенно большими, потому что врачам приходилось работать на передовых позициях. Но я знал об этом только по рассказам. К счастью, в Корее я не был. И, к несчастью, зарабатывать деньги не умел.
Я очень обрадовался, когда получил место в городском родильном доме. Вскоре после моего поступления главный врач стал доверять мне тяжелые операции. Меня заинтересовали гинекологические заболевания и уродства. В городе я не приобрел ни единого друга и лишь стремился как можно скорее завоевать популярность. Через год я уже мог делать кесарево сечение с завязанными глазами. А при внематочной беременности оперировал так же быстро, как и главный врач. Я мог бы и еще быстрее, но не хотел вызывать его недовольства. Правда, однажды не удержался и попал в немилость. И вскоре мне пришлось уйти. Во всем была виновата медицинская сестра. Она походила на ангела, которому я молился в детстве. Но, видимо, мой главный врач тоже когда-то отличался религиозностью. Кроме того, у него была собственная машина. И все-таки я оказался проворнее его. И у операционного стола, и в жизни… Через три месяца нас выгнали обоих. На этот раз эгоизм сослужил мне плохую службу.
Ничего другого не оставалось. Пришлось принять предложение работать в больнице для туземцев. Всю дорогу мы с женой радовались экзотической природе и красоте местных жителей. А вышло так, что ни на шаг не отходили от больницы. Акушерское отделение оказалось в ужасном состоянии — пришлось работать дни и ночи. Да и ходить там некуда. Единственный в той местности город отстоял от нашей больницы на восемьдесят километров. А в нем всего одна улица и вокзал, соединяющий нас с внешним миром. Лишь в исключительных случаях мы ездим туда в единственный кинотеатр или в отель. Но это очень редко. Все стремятся побольше заработать и экономят: никому не хочется здесь оставаться. А пока что мы погружены в работу: лечим туземцев, не зная их языка, практикуемся на живом материале. И каждый из нас жаждет сделать какое-нибудь интересное открытие, которое привлекло бы внимание к его особе.
Я уже полагал, что нашел для себя что-то подходящее. Очень скоро выяснилось, что у здешних рожениц большой процент отклонений от нормы. Гораздо больший, чем в других местностях. Дети рождаются недоношенными. И с каждым месяцем все чаще. Я описал те случаи, которые наблюдал, и послал свою статью в столицу. Ответ долго не приходил, несмотря на мои напоминания. А между тем мне было хорошо известно, что профессор К., лекции которого я усердно посещал, очень интересовался уродствами. У него я видел всяких монстров: ребенка без головы, с головной водянкой, с опухолями, большими, чем весь плод, сросшихся близнецов, увеличенный и мацерированный плод — все это редкие случаи, которые стали здесь обычными. Фотографии их я ему послал. Мне даже удалось уговорить жену, что ей не нужен новый костюм, и на эти деньги отправиться в столичную клинику. Я поставил на карту свое имя, свое будущее. Ведь это сенсационное открытие! Но профессор К. накричал на меня. Его, мол, давно не интересуют аномалии. Он не желает нарушать из-за них свой покой. Теперь он работает над обезболиванием родов. И мне советует заняться тем же. Он почти выгнал меня из своей квартиры, сверкавшей новизной и роскошью. А всего несколько лет назад он принципиально пользовался газетами вместо носков и жил на чердаке.
В редакции сначала вообще не хотели вернуть статью. На меня накинулся какой-то секретаришка, так что у него пенсне подскакивало на носу. Неужели я вообразил, что такой серьезный научный журнал станет печатать любое сообщение о совершенно непроверенных фактах. Если я свою работу как следует углублю, приведу источники и даты, статистические материалы и цитаты из трудов специалистов, дам теоретическое объяснение, то через год-другой, при наличии авторитетных отзывов, можно будет поговорить и о публикации. Я вырвал рукопись из рук этого болтуна.
Тем временем мою жену посетили два господина и чрезвычайно вежливо спросили, правда ли, что ее дядюшка был арестован за мошенничество и почему она не сообщила об этом при поступлении в больницу. Жена ответила, что просто ее никто ни о чем таком не спрашивал. Господа высоко подняли брови, попрощались и ушли. Но Мария расстроилась. После моего возвращения у нее не осталось денег на костюм, а я не прославился. Рукопись и фотографии лежали в портфеле на моем столе. День был необычайно душный. Вентилятор на потолке не работал. Уж не помню, кто из нас двоих пообещал позаботиться о его ремонте. Мы поссорились. Это была наша первая ссора.
На следующий день меня вызвали к управляющему. Он был первым лицом в больнице и до того едва отвечал на мой поклон. Стоя в ожидании у двери его роскошного кабинета, я чувствовал себя неважно. Обе секретарши не хотели сказать, в чем дело, и мрачно отвечали на мои шутки.
Но управляющий хохотал во всю глотку. Он усадил меня в кресло, предложил сигару (он курил сигары потому, что боялся рака легких, который, по его мнению, вызывается обугливанием сигаретной бумаги). И заговорил. Это был поток комплиментов. Он, мол, вообще не знал, какой замечательный специалист работает в его больнице, поражен моей скромностью и немного обижен, что свои научные работы я не
