тебе, и ты все это придумал, чтобы отделаться от меня!» Но Музаффер принес и показал мне закон. По этому закону, принятому в 1927 году, мужчина, женатый на иностранке или живущий с женщиной без регистрации брака, не может стать офицером. Меня больше всего гнетет то, что меня называют иностранкой. «Какой мы наносим вред?» – спросила я. Оказывается, если Музаффер будет жить со мной, то может появиться возможность для шпионажа. Когда я об этом узнала, несколько дней плакала. Каким шпионажем могу я заниматься? У нас есть знакомый майор, он родился и вырос в другой стране, до двадцати лет состоял в ее подданстве, затем переехал в Турцию и стал военным. Я сказала, что раньше он тоже был подданным другой страны. «Он по крови турок», – ответили мне. «Ну, и что из этого, разве турок не может быть завербованным?» – спросила я. У Музаффера есть приятель, армянин – офицер медицинской службы. Есть у нас еще один знакомый, депутат Национального собрания, хотя он грек…
Я совсем ничего не понимаю. Музаффер уже и домой не приходит. Я осталась одна со своим сынишкой. Музаффер мне сказал, чтобы я возвращалась в Стамбул.
Твои письма для меня единственное утешение, не оставляй меня.
Надиде С.
Дорогая Вера!
Я продала все свои вещи и вернулась в Стамбул. Пошла к свекрови. Меня и внука она встретила очень холодно. Однажды она даже сказала мне прямо в лицо, что я, выйдя замуж за ее сына, поставила ее в тяжелое положение. У нее в доме я пробыла только три дня. Сейчас живу в дешевой гостинице. Ходила на фирму, где раньше работала, просила взять меня на службу. Моя прежняя должность занята, мои обязанности исполняет девушка, иностранный специалист, и ей платят в месяц пять тысяч лир, как когда-то мне. Я просила взять меня на любую работу. Но мне ответили, что пока вакантных мест нет.
Я лишилась заработка, перешла в мусульманскую веру, отказалась от своей родины, к тому же обидела маму, потеряла мужа… Сейчас не знаю, что и делать. Напишу маме, попрошу прислать денег на дорогу.
С надеждой на скорую встречу.
Надиде С.
Дорогая Вера!
Мама очень на меня обижена и не хочет, чтобы я возвращалась домой. В деньгах отказала. «Кто тебя сделал мусульманкой, тот пусть и помогает», – резко ответила она.
Я несколько раз писала Музафферу, но он ничего не ответил. Я слышала, что он снова обручен. Мне сказали, чтобы я подала в суд на алименты для ребенка, но я этого не сделала. Живу в долг, мне помогают немногие оставшиеся здесь друзья.
С приветом и любовью.
Надиде – Натали С.
К нам попали только эти письма Натали, которая, став мусульманкой, турчанкой, была известна под именем Надиде. Что с ней сталось в дальнейшем – неизвестно.
В редакции шла спешная работа. Я тогда состоял репортером полицейской и судебной хроники. К нам в комнату вошел Хасан – он занимался вопросами печати в первом отделе управления безопасности, – на его смуглом лице сияла улыбка. Она не предвещала ничего хорошего. Даже сообщение о смерти коллеги он приносил улыбаясь, будто радостную весть.
Редактор, увидев его улыбающееся лицо, сказал вполголоса:
– Беда! Наверное, опять какая-нибудь гадость. Хасан тут же сообщил «приятную» новость:
– Ваша газета закрыта. Уведомляю.
«Уведомляю» прозвучало в его устах, как «поздравляю».
– Почему? – спросил редактор.
– Приказ властей в связи с чрезвычайным положением. – Когда он произносил «чрезвычайное положение», голос его даже дрожал от радости.
– Что, было уже официальное постановление? – спросил редактор.
– Будет позже, – ответил Хасан.
Хасан, этот служака до мозга костей, был так нетерпелив, что никогда, ни при каких обстоятельствах не дожидался, пока телефонограмму отпечатают на машинке, всегда сообщал плохие вести сам. Слава Аллаху, теперь времена полегче. Можно хотя бы спросить: «Было ли постановление?» А шестнадцать месяцев назад и такого вопроса нельзя было задать.
Вот издали послышался шум мотоцикла. Это тарахтение мотоцикла всегда предшествовало или запрету издания, или еще чему-нибудь в этом роде. Полицейский на мотоцикле привез постановление о закрытии газеты.
Мы молчали, стиснув зубы. И сразу же разошлись. Все двадцать шесть сотрудников покинули редакцию. Семеро из нас были переведены сюда из другой газеты, которую закрыли десять дней назад.
В то время владельцы газет не выплачивали выходное пособие журналистам, которых увольняли. И профсоюзов еще не было. Мы оказывались без работы и без денег. За два месяца я сменил три газеты, их по очереди закрывали.
На каждое место, которое вдруг бы освободилось, имелось по десять претендентов.
После двух месяцев безработицы мне стало невмоготу.
– В нашей газете есть место корректора. Я рекомендовал тебя. Вероятно, возьмут. Ступай немедленно, и никому ни слова, – сжалился надо мной приятель.
Эта газета пользовалась особым доверием. Ее владелец был депутатом от правящей партии.
