— Я из
В его Шуме начинают вспыхивать более отчетливые картины. Это безумие, сплошной поток каких-то ужасных небылиц, и он как бутто не может с ними совладать. Это хуже, чем все, что тайком показывал по визорам мистер Хаммар самым старшим мальчишкам — люди там вроде как умирали взаправду, а не понарошку, но точно сказать нельзя. Страшные образы, слова, кровь, крики и…
— Сейчас же прекрати! — вопит Хильди. — Возьми себя в руки, Мэтью Лайл.
Шум Мэтью немного утихает, но все еще кипит тревогой. Он управляет им куда хуже, чем Тэм, но лучше любого жителя Прентисстауна.
Не успеваю я это подумать, как мачете снова взлетает в воздух.
— Чтоб я больше не слышал этого слова в нашей деревне, сопляк!
— Покуда я жива, никто не имеет права угрожать моим гостям, — решительно и четко произносит Хильди. — Надеюсь, понятно?
Мэтью смотрит на нее, не кивает, не говорит «да», но всем ясно, что ему все понятно. Впрочем, он явно не испытывает по этому поводу большой радости. Его Шум все еще на меня давит, а если бы мог, и ударил бы, точно вам говорю. Наконец Мэтью переводит взгляд на Виолу.
— А это тогда кто? — спрашивает он, показывая на нее мачете.
И тут, клянусь, я даже сообразить ничего не успеваю.
Только что я стоял позади всех — и вдруг выскакиваю вперед, держу в руке нож, мой Шум грохочет, как лавина, а губы сами собой произносят:
— Два шага назад, а ну живо!
— Тодд! — вскрикивает Хильди.
— Тодд! — лает Манчи.
— Тодд! — визжит Виола.
Но что сделано, то сделано: я стою перед Мэтью, грозя ему ножом, и сердце бешено колотится в груди, как бутто оно уже сообразило, что я натворил.
Вот только назад пути нет.
И как, скажите на милость,
— Назови мне хоть одну причину, — рычит Мэтью, вскидывая мачете, — хоть одну причину, прентисстаунец, почему я должен тебя слушать.
— Хватит! — обрывает его Хильди.
И на сей раз в ее голосе звучит особая нотка, как бутто ее слово — это слово закона, и Мэтью едва заметно вздрагивает. Он еще держит мачете наготове и злобно смотрит на меня и на Хильди, а его Шум пульсирует болью, точно свежая рана.
А потом его лицо вдруг искажается гримасой.
И он начинает — вы не поверите! — он начинает плакать.
Злобно, раздраженно и тщетно пытаясь остановиться, этот здоровый бык стоит передо мной с мачете в руках и плачет.
Вот уж удивил так удивил.
Хильди немного смягчается:
— Убери оружие, щенок.
Мэтью роняет мачете на землю, закрывает глаза ладонью и воет, хнычет, стонет… Я гляжу на Виолу. Она молча уставилась на Мэтью — небось удивлена не меньше моего.
Я опускаю руку с ножом, но сам нож не прячу. Рано пока.
Мэтью глубоко втягивает воздух, его Шум прямо сочится болью, горем и яростью, оттого, что расплакался на людях.
— Все же давно кончилось! — коекак выговаривает он. — Должно было кончиться!
— Знаю. — Хильди подходит и кладет руку ему на плечо.
— Да в чем дело? — не понимаю я.
— Не обращай внимания, щенок, — отвечает Хильди. — Просто у твоего города очень грусная история.
— И Тэм так говорит. Можно подумать, я не знал!
Мэтью поднимает голову.
— Ты не знаешь самого начала этой истории, сопляк, — сквозь стиснутые зубы цедит он.
— Ну все, хватит, — осаживает его Хильди. — Мальчик тебе не враг. — Она смотрит на меня и немножко таращит глаза. — Именно поэтому он сейчас спрячет нож!
Я пару раз стискиваю рукоять ножа, а потом убираю его за спину и прячу в ножны. Мэтью еще злобно пялится на меня, но всетаки он заметно притих — кто ж эта Хильди такая и почему он ее слушается?
— Они безобидные, как ягнятки, Мэтью, — говорит Хильди.
— Безобидных людей не бывает, — яростно отрезает Мэтью, вытирая остатки слез и соплей и снова берясь за мачете. — Нет таких!
Он разворачивается и уходит прочь, не оглядываясь.
Все попрежнему глазеют на нас.
— Время не ждет, — обводя собравшихся взглядом, говорит Хильди. — Наздороваться и наговориться мы еще успеем.
Жители расходятся по огородам: коекто еще косится на нас, но большинство возвращаются к работе.
— Вы тут главная или как? — спрашиваю я Хильди.
— Или как, щенок. Пойдемте, вы еще не видели город.
— О каком законе он говорил?
— Долгая история, Тодд. Позже расскажу.
Дорога все еще довольно широка, чтобы по ней спокойно могли проехать и машины, и лошади, но я вижу одних людей. Мы идем дальше, мимо садов и огородов, разбитых на склоне холма.
— А что это за фрукты такие? — спрашивает Виола, когда мимо нас проходят две женщины с полными корзинками и провожают нас любопытными взглядами.
— Хохлатый ананас. Сладкий как сахар, а полезный — страсть!..
— Первый раз слышу, — говорю я.
— Немудрено, — отвечает Хильди.
Я удивленно оглядываюсь: уж очень много тут деревьев, насиление-то всего человек пятьдесят.
— Вы только ими и питаетесь, что ли?
— Нет, конечно, — отвечает Хильди. — Лишнее продаем в другие деревни.
Мой Шум так резко вскидывается от удивления, что Виола издает сдавленный смешок.
— Ты ведь не думал, что на всем Новом свете только два поселения? — спрашивает меня Хильди.
— Нет, — отвечаю я, краснея, — но жителей всех остальных городов перебили во время войны.
— М-м… — мычит Хильди, прикусив нижнюю губу и кивая, но больше ничего путного не говорит.
— Это Хейвен? — тихо спрашивает Виола.
— Что «Хейвен»? — тут же переспрашиваю я.
— Ну еще одно поселение, — отвечает Виола, не глядя на меня. — Вы говорили, что там придумали лекарство от Шума.
— А-а… — фыркает Хильди, — это все пустые сплетни.
— Но Хейвен существует? — спрашиваю я.
— Это самый крупный город Нового света, хотя до большого города не дотягивает. И самый первый. Он очень далеко, и крестьянам вроде нас там не место.
— Первый раз слышу, — повторяю я.
На сей раз все молчат — мне кажется, из вежливости. После той жуткой встречи с Мэтью на дороге Виола на меня больше не смотрела. Честно говоря, я уже не знаю, что и думать.
