нуждающимся ни в пище, ни в крыше над головой и обязанным на каждом шагу демонстрировать свое всемогущество. Дикари вообще во многих отношениях напоминают детей (и по части жестокости тоже), и их религиозные верования столь же наивны, как у ребенка, желающего богу доброго здоровья и приятного аппетита. Ко мне относились с любовью и почтением, как к праматери — это было, конечно, забавно, в мои-то неполные пятнадцать лет! — но в целом вполне по-свойски, без фанатизма, какой непременно возник бы при появлении «живого бога» в более развитой культуре.
Любопытно, кстати, совпадение имен. Ведь «Эйа» — это краткая форма от «Эйольта». Правда, меня так почти никогда не звали. Отчим всегда называл полным именем, и, надо сказать, именно это я предпочитаю. Мама в детстве звала «Йоль», но потом тоже перешла на полное, когда я объяснила, что оно мне больше нравится. В школе чаще всего звали по фамилии (причем обычно второй, Штрайе, а не полной), ну или, если говорить о сверстниках, разными дурацкими кличками, пока я не отбила у них охоту к последнему.
Ну вот, опять я углубилась в воспоминания, а о том дне так и не досказала. Когда я пошла к статуе, на миг мне показалось, что я вижу в высокой траве у ее ног желтые цветы, но это был все тот же странный металл. Все пространство между корнями бывшего дерева было выложено самородками разных форм и размеров, самые крупные величиной почти с мой кулак, правда, гораздо больше было мелких. Я присела на корточки, взяла несколько гладких металлических кусочков, пересыпала их из руки в руку, любуясь, как они вспыхивают на солнце. Они оказались неожиданно тяжелыми — наверное, вдвое тяжелее меди и стали, намного тяжелее даже серебра и свинца. Туземцы, естественно, не возражали против моих манипуляций — ведь все это принадлежало Эййэ, то есть мне. Будь это серебро, я стала бы обладательницей более чем внушительного состояния — при условии, конечно, что сумела бы вывезти его с острова, — но это был какой-то неизвестный металл, красивый, но бесполезный. Заинтересоваться им могли разве что химики, а они, во всяком случае, с тех пор, как официально признана невозможность превращать неблагородные металлы в серебро, народ небогатый. Впрочем, подумала я, хотя желтый металл и не сверкает так ярко, как начищенное серебро, может быть, все же удастся заинтересовать им какого-нибудь ювелира, не боящегося смелых решений. Все-таки этот металл лежал в земле и не окислился, а это что-нибудь да значит… Я наполнила самородками карманы штанов; на земле, естественно, осталось гораздо больше, так что было даже незаметно, что я что-то взяла.
Пока я занималась этими прозаическими прикидками, туземцы благоговейно молчали. Я решила, что надо сделать какой-нибудь символический жест, и встала рядом со статуей, приняв ту же позу, что и она. Это оказалось то, что надо.
— Эййэ, — прошелестели туземцы и опустились на колени.
Я поспешно сделала им знак подняться. Сколько я в детстве ни играла в королеву, а зрелище аньйо, стоящих передо мной на коленях, меня смутило, тем более что среди них была старая женщина. Еще раз обойдя вокруг статуи и потрогав теплую гладкую древесину, я жестами приказала возвращаться.
Так началась моя жизнь в качестве богини племени нгарэйху.
Задачей номер один, конечно, было выучить язык. К счастью, это оказалось несложно, ибо он гораздо проще ранайского и илсудрумского, не говоря уже о старокйарохском или тем более гантруском. К примеру, у глаголов нет ни времен, ни лиц, ни чисел, а у существительных — падежей. Родов, правда, целых четыре — для мужчин, женщин, животных и неодушевленных предметов. При этом туземцы одушевляют и, соответственно, относят к мужскому или женскому роду многие неживые вещи — например, стихии, такие, как земля или вода, солнце и луны.
На острове много дичи и плодоносящих растений, поэтому у нгарэйху обычно нет проблем с добычей пропитания и много свободного времени. Так что желающих пообщаться с живой богиней всегда было более чем достаточно, и уже к концу третьей декады своего пребывания на острове я не только довольно сносно изъяснялась на их наречии (а кое-кто из молодых воинов, в свою очередь, выучился складывать простые фразы по-ранайски), но и узнала немало подробностей об их мире, в том числе и легенду об Эййэ. Мне, кстати, пришло в голову, что за мифической аллегорией может скрываться реальная история прошлого визита крылатых пришельцев на нашу планету.
Остров напоминал по форме овал, слегка вдавленный с одной стороны. Его длина — около 30 миль, ширина в самом узком месте примерно 10. У туземцев нет больших мер длины, подобных милям; они измеряют расстояние временем в пути, так что мне пришлось проделать целую серию экспериментов, чтобы выяснить их среднюю скорость передвижения по джунглям, а уже по ней оценить расстояние.
Нгарэйху — единственное обитающее на острове племя, но они знают о существовании других островов и говорят, что несколько поколений назад их предки приплыли оттуда. Увы, мои расспросы о том, в каком направлении лежат эти другие острова и сколько до них плыть, остались тщетными. Тогда я стала спрашивать, приплывали ли сюда когда-нибудь большие корабли светлокожих аньйо; если остров нанесен на карты, мои шансы выбраться с него повышались.
— Да, — нехотя ответил старый туземец по имени Нэрх. — Мы приняли их как братьев, но они обманули нас. Выбрали самых сильных охотников и самых красивых девушек и позвали в гости на свою большую лодку. А когда те пришли, опоили их и связали звенящими веревками.
Впрочем, лучше перескажу эту историю своими словами, ибо в туземном языке не хватает нужных понятий. Итак, остров был открыт работорговцами. Бросив пленников в трюм, они готовились отчалить.
Придя в себя, туземцы, конечно, стали кричать и рваться из цепей, но моряки, очевидно, только посмеивались, слыша доносящиеся из трюма вопли. Однако у одной из девушек созрел отчаянный план, и она поделилась им с самым сильным из мужчин. Тот сдавил ей правое запястье с такой силой, что переломал кости. Девушка едва не потеряла сознание от боли, но зато сумела вытащить изуродованную руку из кольца кандалов, а именно за правые руки пленники были прикованы к общей цепи, проходившей через вмурованные в стену кольца. После этого туземцы притихли, а потом стали кричать с новой силой, что один из них разбил себе голову о стену и надо убрать мертвеца.
К этому морякам пришлось уже отнестись серьезно — если оставить труп гнить в душном и влажном трюме, это не пойдет на пользу здоровью остальных рабов, а то и команды. Капитан послал двоих аньйо разобраться; наверняка он понимал, что туземцы могут и врать, но знал, что разорвать цепи не под силу даже самому сильному мужчине, и не видел оснований для беспокойства. В трюме царила полная тьма, и тот из матросов, что спускался первым, держал в руке фонарь. Девушка притаилась под лестницей и, когда он проходил над ней, здоровой рукой дернула его за ногу. Вряд ли это был такой уж сильный рывок, учитывая ее состояние, но он, во всяком случае, был неожиданный, и матрос сверзился с лестницы, выронив свой меч и разбив фонарь. Горящее масло разлилось по деревянному настилу. Второй матрос, видя это, бросился вниз и попытался затоптать огонь. Но пленник, прикованный ближе всех, уже завладел отлетевшим в сторону мечом. Цепь была слишком короткой, чтобы он мог ударить матроса, однако туземец метнул меч, как метал копье на охоте, и попал. А чьи-то руки уже вцепились мертвой хваткой в запястье первого матроса, пытавшегося подняться…
Через пару минут оба матроса были мертвы, но пламя разгоралось. У второго из спустившихся были при себе инструменты, чтобы расклепать кандалы предполагаемого мертвеца, однако туземцы не знали, как ими пользоваться, да и времени оставалось совсем мало.
Они попытались мечами перерубить цепи, но те были слишком толсты и прочны. Один меч сломался. Тогда пленники приняли страшное, но единственное остававшееся им решение — по очереди отрубать друг другу правую кисть оставшимся мечом. Культю совали в огонь, чтобы быстрее остановить кровь. Освободиться таким образом успели лишь пятеро, прежде чем пламя, охватив со всех сторон подножие лестницы, отрезало путь наверх.
Меж тем другие моряки, почуяв неладное, заглянули в трюм и отпрянули, когда из люка повалил дым, а из дыма, вопя от ярости и боли, выскочили окровавленные дикари. Трое, безоружные и однорукие, бросились на врагов и, конечно, были изрублены или застрелены. Нэрх утверждал, что они успели убить десятерых своих врагов, но это, очевидно, преувеличение; вряд ли им удалось нанести смертельную рану хотя бы одному. Но трое других, включая девушку, воспользовались замешательством матросов, прорвались к борту и спрыгнули в воду. Вслед им стреляли из пистолетов и мушкетов — и, как видно, небезуспешно, ибо до берега добрались лишь двое.
Что происходило в это время на судне, точно сказать трудно, ибо живых свидетелей не осталось. Думаю, не успевшие освободиться рабы помешали матросам потушить пожар, пока это было еще возможно, предпочитая погибнуть вместе с врагами. В итоге огонь добрался до порохового погреба, и как раз тогда,
