один в пустой квартире. Родители ушли в театр, а старший брат, член астрономического кружка, был в Ленинграде — тогда это был еще Ленинград — на конференции школьных научных обществ. И вот Сережа, усевшись на диван и включив бра — ибо уже темнело — читал о замке, где посреди умирающей от страшной эпидемии страны веселились гости принца Просперо, о жуткой черной комнате, где гулко били часы эбенового дерева, наполняя страхом сердца самых рассудительных, и о безмолвной фигуре в саване и маске мертвеца, появившейся неизвестно откуда ровно в полночь, с последним ударом часов, и размеренной поступью движущейся между пятящимися от ужаса гостями… «Раздался пронзительный крик, и кинжал, блеснув, упал на траурный ковер, на котором спустя мгновение распростерлось мертвое тело принца. Тогда, призвав на помощь все мужество отчаяния, толпа пирующих кинулась в черную комнату. Но едва они схватили зловещую фигуру, застывшую во весь рост в тени часов, как почувствовали, к невыразимому своему ужасу, что под саваном и жуткой маской, которые они в исступлении пытались сорвать, ничего нет…» Сережа обладал живым воображением, и ужас, охвативший его, лишь ненамного уступал ужасу гибнущих придворных. Ему показалось, что в соседней комнате что-то скрипнуло; складки занавески на окне словно обрисовывали стоявшую за ней фигуру; к тому же в сети скакнуло напряжение, и бра стало светить тусклее… Все оставшееся время до прихода родителей Сережа провел, забившись с головой под одеяло, сжавшись в комок и закрыв глаза. Ни до, ни тем более после ни одно произведение не вызывало у него такого безраздельного ужаса. Конечно, сейчас вспоминать об этом было смешно, но тогда…
Но в чем Сергей был уверен, так это в том, что он бы никому не позволил оторвать себя от чтения подобной вещи на середине. Тем паче что рассказ невелик, и другие дела могут немного подождать. Значит, или Лида в действительности не любит литературу ужасов и читала По только от скуки — что было весьма вероятно — или же, черт побери, Алекс действительно успел ей понравиться. Что ж, в нынешних обстоятельствах это, пожалуй, и не худший вариант…
У стола не было ящиков, так что больше здесь осматривать было практически нечего. Сергей поднял и повертел перед глазами деревянную фигурку медведя на задних лапах. Это явно не был покупной сувенир; вероятно, в свое время резьбой по дереву увлекался сам Николай Кондратьевич. «Впрочем, почему бы и не Лида?» — подумал Сергей, ставя медведя на место. Он уже собирался заглянуть для очистки совести в шкаф, но тут со стороны сеней донесся какой-то грохот и вопль Алекса: «Уййя!»
Коржухин опрометью бросился из комнаты Лиды. В первое мгновение его занимала лишь мысль о том, успеет ли он добежать до двери отведенной им комнаты, прежде чем появятся хозяева. Он успел — и, не останавливаясь, выскочил на крыльцо.
Там он застал следующую картину. Хичхайкер сидел на ступеньках, вытянув правую ногу, согнув левую и обнимая ладонями лодыжку этой последней. Перед ним, на земле у крыльца, сидела на корточках Лида, и выражение лица у нее было встревоженное. От калитки к этой парочке быстро шагал Лыткарев.
— Что случилось? — спросил Сергей.
— Нога, блин! — ответил Алекс страдальческим тоном. — Оступился…
Внезапно по ноткам неподдельной боли в его голосе Коржухин понял, что это — не спектакль, разыгранный с целью предупредить его. То есть, возможно, изначально это и был спектакль, но Алекс, бросившийся в дом, действительно споткнулся на крыльце и повредил ногу.
Подошедший Лыткарев тоже опустился на корточки, решив, как видно, не расследовать, случайно ли его дочь и постоялец оказались рядом.
— Показывайте, — велел он.
Алекс послушно расшнуровал кроссовку, задрал штанину и спустил носок. Лодыжка быстро опухала.
— Сильно болит? — осведомился хозяин дома.
— Сначала жуть просто, — сконфуженно признался Алекс, — сейчас уже легче.
— Боль острая или тупая?
— Тупая.
Лыткарев посмотрел на лодыжку, затем осторожно потрогал ее. Алекс поморщился.
— На перелом не похоже, — констатировал Николай Кондратьевич. — Просто подвернул, скорее всего. Само пройдет.
— К доктору надо! — горячо возразила Лида.
— Да ерунда это все, — скривился Алекс.
— Ничего не «ерунда», — в голосе девушки появились строгие нотки, словно у матери или учительницы, отчитывающей нерадивого ребенка. — Борис Леопольдович — хороший врач, опытный. Пусть посмотрит. Здесь недалеко, в конце улицы Жданова…
— Не так уж недалеко, — заметил Коржухин. Это на машине было близко, а идти пешком с человеком, подвернувшим ногу…
— Так вы ж там, небось, кружным путем оказались, — Лиду вовсе не удивила его осведомленность. — А тут напрямую можно, огородами. Я покажу дорогу.
— Лида! — Лыткарев явно не пришел в восторг от этой идеи.
— Николай Кондратьевич, по-моему, нет ничего страшного, если Лида нас проводит. Среди бела дня, — добавил Сергей. Он уже взвесил «за» и «против» и решил, что визит к доктору уж явно не опасней визита в местную милицию или мэрию — а Алекса желательно как можно скорее поставить на ноги.
Лыткарев хотел было что-то сердито возразить, но затем вдруг махнул рукой, повернулся и пошел в дом.
Алекс еще немного посидел на крыльце, затем Сергей помог ему подняться. Обняв Коржухина правой рукой за плечи, хичхайкер похромал вперед, следом за уверенно шагавшей Лидой.
Пройдя с полсотни метров по улице Ленина, они нырнули направо в очередную щель между заборами, за которой начиналась узкая заросшая тропка. Слева и справа тянулись то покосившиеся плетни, то ржавые проволочные сетки, а то и глухие досчатые заборы. Кое-где тропинка совсем терялась в зарослях лопухов, репейника и крапивы; и если последнее обстоятельство не могло волновать Сергея и Алекса с их брюками, то юбка Лиды заканчивалась лишь чуть ниже колена, а чулок в эту летнюю жару она, естественно, не носила; тем не менее, девушка бесстрашно шагала вперед. Сергей, впрочем, предпочел бы иное проявление бесстрашия — однако дочь Лыткарева по-прежнему не склонна была что-либо рассказывать, хотя здесь их уж точно не мог услышать никто посторонний.
К больнице они вышли сзади, миновав захламленный пустырь, где среди каких-то полусгнивших ящиков, вросших в землю железяк, обломков мебели, линялого тряпья и прочего частично уже скрытого репейником мусора покоился насквозь проржавевший остов «эмки». На единственной уцелевшей бурой дверце кто-то старательно процарапал неизменное трехбуквенное сочетание. От всего этого безобразия больницу отделял неширокий овраг, через который переброшен был дощатый мостик; за оврагом Лида свернула направо и, дважды обогнув углы каменной ограды, вывела своих спутников на ту самую тропинку, которую они видели, когда приезжали сюда на машине.
Не доходя до главных ворот, девушка остановилась перед калиткой.
— Здесь пройдете по дорожке к левому флигелю и там на крыльцо, — напутствовала она и, не дожидаясь ответа, повернулась и легкой походкой, чуть ли не вприпрыжку, отправилась обратно. У Алекса тут же мелькнула мысль, что ей не очень-то хочется встречаться с хорошим врачом Борисом Леопольдовичем — но рука Сергея уже протянулась к калитке. Протяжно скрипнули петли.
В этой части больничного парка росли невысокие сосны; их длинные пожелтевшие иглы устилали узкую тропинку. В воздухе стоял приятный запах хвои. Несомненно, прогулки здесь были вполне благотворны для здоровья, однако в это время в парке не было видно больных. Поначалу Сергей не придал этому значения, однако, проходя мимо единственной на этой дорожке скамейки, заметил, что она тоже засыпана иглами; там лежала даже пара маленьких шишек, и вид у них был гнилой и влажный. Похоже было, что на эту скамейку давно никто не присаживался.
Наконец они добрались до невысокого, в две ступеньки, крыльца флигеля, и Коржухин потянул на себя дверь, на сей раз отворившуюся беззвучно. Они оказались в обычном холле медицинского учреждения, с окошком регистратуры впереди, небольшим, на полдюжины вешалок, гардеробом справа и уходившим налево коридором. Гардероб был, естественно, пуст по летнему времени; однако никого не было видно и в
