В последний момент Утенок успел заметить, что Касим убрал одну руку с автомата, а вторую держал на передней рукоятке для удержания.
Все, он пропал из виду. Виталий, скосив глаза, ожидал его увидеть через другое «смотровое окно». Даже не «окно», а щель, через которую он выбросит свою руку. Придется немного нашуметь, когда он высвободит вторую, вооруженную ножом.
Штык-нож он держал обычным хватом. Позиция разведчика, да и сама конструкция штык-ножа позволяли из такого положения сделать одно-единственное резкое движение, чтобы перерезать горло противнику. Как и первые штык-ножи для «АКМ», этот был с развернутым наоборот лезвием.
Ладонь вспотела; но пальцы, лежащие между ребер жесткости на рукояти штык-ножа, не скользнут ни при каких условиях.
Все, пора. Как только Утенок снова увидел боевика, его левую руку словно подтолкнули к нему. Пальцы угодили в приоткрытые губы противника, и десантник, понимая, что чуть-чуть ошибся с дистанцией, мгновенно сомкнул их, схватывая боевика за щеку и подтягивая к себе.
Нет, не получится резкого удара в такой позиции – голова Касима повернута в сторону. К тому же он моментально, наверное, по боксерской привычке, прижал подбородок к груди. Толкая сумку, Утенок провел единственно возможный удар – с коротким замахом колющий на себя.
Это был смертельный удар, пришедшийся в переднюю поверхность шеи: десантник продавил нож едва ли не на всю глубину лезвия, до гарды-кольца. Чеченец дернулся, когда Утенок, ничего не зная о смертельном ранении противника, возвращал нож, и лезвие пропороло все, что только было возможно: артерию, горловые связки, распахало надвое адамово яблоко. И вот в это кровавое месиво десантник снова погрузил лезвие. Фактически без замаха, не почувствовав сопротивления, словно промазал или угодил в раскрытый слюнявый рот противника. А левую руку вдруг потянуло вниз. Обмякший «дух» повис на руке спецназовца, а последнему думалось, что тот уходит от очередного удара. И Утенок, используя его массу и давление, повалился вслед за ним.
Пошло натуральное айкидо. В голове шумело, глаза почти ничего не различали. Чудилось какое-то мельтешение, словно кто-то размахивал руками, слышался хриплый голос: «Утенок... помоги!»
Если Утенок вывалился с полки сам, то Чилу выбросил его противник. Магомед был намного сильнее морпеха и прием провел, на загляденье, красиво и мощно. И тут же второй – «перекат». Для того чтобы сломать Чиле шею, Магомеду не хватило мгновения. Утенок ударил его ножом в то место, куда мог достать: находясь у боевика за спиной, «крылатый пехотинец» всадил ему лезвие в печень.
За несколько коротких мгновений это был второй смертельный удар. Утенок, дважды сотворивший чудо и не знавший об этом, повалился на Магомеда и уже ослабевшими пальцами пытался провернуть нож в ране. А к горлу подкатывал комок. Виталий напрасно делал судорожные глотательные движения: рвота, подкатившая к горлу, обжигающей желчью выплеснулась наружу...
38
– Товарищ полковник...
Артемов повернул голову. Он сидел на полке, вытянув ноги к окну. Неудобная поза – ныла спина, болело в правом боку. А там печень, заметил, вздохнув, Михаил Васильевич, орган, прости господи, на который он еще ни разу («тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить») не жаловался. За исключением разве что тех случаев, когда ему приходилось безвылазно проводить за рулем своего «жигуленка» несколько часов кряду.
Полковник поменял положение, спустив ноги, и прикурил сигарету.
– Что у тебя, Андрей? – Отчего-то подмывало спросить в духе Броневого – Мюллера: «Мы взяли Москву? Кальтенбруннер женился на еврейке?» Потом в духе злобного российского пессимиста: «Наши спецназовцы освободили заложников? Ильин обручился с шахидкой?»
Полная, полнейшая чушь...
Бездействие изматывало. Ожидание убивало. И ждать хотелось в полном молчании, в глубокой пустоте и абсолютной – до звона в ушах – тишине.
– Проходи, Андрей, – разрешил Артемов хозяину этого купе. Не глядя на Родкевича, равнодушно заметил: «Выжил мужика. Ну и черт с ним». – Слушаю.
– Осужденных я поместил в одну камеру. Оттуда наблюдение лучше и...
«Ну и что? – вопросительно приподнял брови полковник, даже не дослушав Родкевича. – Ты командир, я тут просто курю». Однако понял старшего лейтенанта. Тот, оставшись без связи со своим начальством, элементарно не мог освоиться с таким положением вещей. Раньше тут был порядок, сейчас – настоящий бардак. Тряхнуло так, что не разберешь, что и куда завалилось.
Вряд ли старлей в таком состоянии думал об ответственности, о своей голове, на которой вскоре может оказаться какая-нибудь безразмерная и безобразная шапка без кокарды. И, слоняясь по проходу, вряд ли подыскивал себе местечко за зарешеченной дверью, где впоследствии может оставить запись: «Тут ехал этапом старший лейтенант Родкевич, который доверился одному мудаку из военной разведки». Фамилия, разумеется, опущена – государственная тайна. Рассекречивание имен таких идиотов произойдет лет через сто, когда вымрет четвертое поколение Артемовых.
Когда Родкевич задал следующий вопрос, Михаил Васильевич протянул:
– А-а... Так вот ты о чем...
Оказалось, Родкевич интересовался, ни много ни мало, почему в группу Ильина не был включен командир – сержант Данилов...
