внимательные глаза продавца ларька, маскировавшегося за бесчисленными пачками сигарет, тех же бутылок с напитками.
– Я дома. Доехал хорошо. – Сплюнув сквозь зубы, Виктор чуть слышно процедил: – Глупость какая-то... Мама, ты тута, а я тама!..
Сонни Новелла посоветовал Скоблику вернуться домой, отдохнуть. То есть тупо смотреть в потолок, лежа на диване. Это было его собственное свободное время. Это он так рассудил. Он сам отделит будни от досуга. Ведь Новелла давал ему рекомендации: «Не кисни. Отвяжись. То есть оторвись. Сними девочку. Но помни: для тебя досуг – тоже часть работы. Сон и дремота – разные вещи». Потом выдал: «Для тебя главное – не рюхнуться». Скоблик запомнил его. Сонни Новелла, говоря его же перенасыщенным сленгом, был как рыба без трусов.
Скоблик шел по московской улице, ничем не примечательной в этом районе Москвы, его окружали обычные люди. Виктора душили чувства, которые не смог бы объяснить и Филипп Берч. Он был дома.
...Он дома. У него суррогат своей квартиры. Он не смог побороть желания, зародившегося в самом сердце. Он остановил частника и назвал адрес. Через полчаса он стоял в десяти шагах от отделения милиции, где закончилась его бродяжья жизнь.
«Открой рот. Покажи зубы».
«Ищешь трансплантаты для своей подруги?»
«Если мне понравятся твои резцы, будешь играть на трубе в команде воспитанников. Если понравятся клыки – будешь рвать себе подобных в кадиле».
«А если тебе коренным образом ничего не понравится?»
«Вернешься сначала на нары, а потом в канаву, откуда тебя вытащили».
Скоблик показал зубы, широко улыбнувшись. Но громила-покупатель смотрел не на зубы, а в глаза, не нашел в них фальши, испуга. Не оборачиваясь лицом к дежурному по отделению, сказал: «Я беру этого».
Он «брал этого» рвать себе подобных.
Это был ответ на все еще мучивший Скобликова вопрос. Почему нет? Ведь его порвали ему подобные: Михей и Дикарка.
Мимо Скоблика двое ментов проволокли в отделение пацана лет пятнадцати. Столько же было и ему, когда он хрипел в лицо офицеру военной разведки: «Куда ты меня берешь? Я не педик, ясно?» Он встречал парней, которых отбирали для жестких мальчишников под разными предлогами. Для кого-то вечеринка становилась последней. На этот счет бытовала шутка: «Сделал дело – концы в воду».
Нужно было уходить отсюда, но Скоблик медлил, как будто боялся и здесь потерять частичку себя.
Виктор вернулся домой в начале первого. Включив телевизор и убавив громкость, он устроился в кресле. Открыв банку пива, выпил ее не отрываясь, действительно утоляя жажду. Он удивился настойчивости продавщицы в магазине. Он попросил упаковку литровых банок, она сунула ему две полулитровых, а на его замечание пожала плечами: «Да какая разница? Пиво – оно и в стакане пиво». Виктор еще на улице настроился на литровые банки (а точнее – зациклился). Это сейчас их полно. А четыре года тому назад...
Им дали увольнительные. Полгода они не были в городе,
У них не было мысли подорвать в столицу. Что Москва? Такие же улицы, какие-то чистые, какие-то грязные. Другое дело – люди. Родители? Они, курсанты, бродяги, вот сейчас, без сожаления, платили родителям той же монетой.
Михей, Скоблик, Дикарка держались в «Инкубаторе» особняком. Другие курсанты также разбились на группы по три-пять человек. Это были небольшие хищные стайки, мобильные уже в ту пору. «Слоны» видели в этом сплоченность, сами курсанты назвали это дружбой. И ошиблись. Дружбы не было. Было желание выжить. Любой ценой. Дружба – это ширма.
Еще одна пустая банка полетела на пол.
Скоблик встал в десятом часу. Его разбудил стук в дверь. На пороге стояла девушка лет двадцати.
– Привет! – первой поздоровалась она. – Как дела?
– Не то чтобы очень...
Она рассмеялась. Кивнув в никуда, пояснила:
– Я живу здесь. Значит, твоя соседка. Ты надолго к нам? До меня дошли слухи, что на месяц-полтора, правильно?
– Да ты проходи.
Виктор, почистив глаза согнутым пальцем, посторонился, пропуская соседку в комнату. Симпатичная. Веселая. Стрижка – каре до середины шеи. Откровенный закос под... как там ее, эту француженку... Мирей Матье. Скоблик видел ее считаные секунды, а уже мог по памяти нарисовать портрет, фоторобот.
Он привел себя в порядок. Когда вышел из ванной комнаты, на кухне его уже ждала чашка кофе.
– Меня Виктором зовут.
– Лариса, – ответила она. – Только не называй меня Ларой, как мои бывшие одноклассники. За Ларой тянется Крофт, понимаешь, о чем я? Откровенно не дотягиваю до Анжелины, оттого жутко психую. У меня свои бзики на такие вещи.
– Ясно.
– Я видела маунтинбайк в прихожей.
Она точно определила назначение этого велосипеда. А кто-то не в состоянии отличить шоссейный от трекового.
– Вживую первый раз увидела, – призналась девушка. – Но много раз видела по телевизору. Я часто экстрим смотрю, путешествия разные, мечтаю. В общем, вреда себе мало приношу. Я не умею кататься на маунтинбайке. Но ведь никто не умеет, пока не попробует, верно?
Скоблик слушал ее и улыбался. Только изредка вставлял односложные фразы. «В Италии был. Восточные Альпы». Она: «Слышала, что там горы. А вообще навскидку не верится, что Италия – еще и горная страна. Морская держава, да?» Она «навскидку» назвала десяток курортов, пять или шесть имен кутюрье (и первым, как и полагается, Чарльза Ворта, основателя фирмы мод в Париже), музыкантов, среди которых почему-то выделила Ромину Пауэр из некогда популярного семейного дуэта 80-х. Скоблик не заметил, как за разговором прошел час: они незаметно перешли в зал и устроились на диване. Гостья поджала под себя ноги. Виктор много позже, вспоминая, дурашливо глянул на кровать-полуторку. И там они могли запросто оказаться незаметно.
Она была насквозь домашней. Трудно было представить ее на улице. Невыездная. Он так и не спросил, учится она или работает. Но спросит. Она обещала заглянуть вечером. Словно догадываясь, кто он и с какой миссией прибыл в столицу России, сказала: «Я три раза стукну. Вот так: тук, тук-тук».
Когда в три часа дня Скобликов встретился в начале Беговой с Сонни Новеллой, тот снова заговорил о свадьбе... Виктор не раз слышал об этом. И поскольку сейчас ничего нового не прозвучало, он спросил куратора:
